Питер Хизер - Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы

Предоставление налоговых льгот и привилегий богатым и обладавшим хорошими связями гражданам всегда было частью политики империи – помоги своим друзьям стать богаче, и они будут поддерживать тебя, помогая обрести или удержать власть. Этот феномен привлек всеобщее внимание в 440-х годах только потому, что так много провинций либо оказались под контролем иммигрантов, либо получили столь серьезный урон, что доходы Западной империи упали до опасно низкого уровня [432].

Общее снижение военной и политической мощи государства, в свою очередь, выразилось в новой стратегической ситуации, позволившей иммигрантам в середине 460-х годов расширить контролируемые ими территории, причем весьма существенно. К этому времени западноримская армия, ослабленная снижением доходов от налогов, стала бледной тенью самой себя и уже была не способна успешно противостоять вестготам, вандалам и прочим племенам, которые только начали (или уже заканчивали) укреплять свои позиции на бывших территориях Западной империи. Учитывая, какой урон действия пришельцев нанесли налоговой системе, а следовательно, и вооруженным силам Рима, нельзя не заметить прямую причинно-следственную связь между иммиграцией вооруженных чужаков и распадом римского запада.

На этом фоне возрастающая тенденция местных римских аристократов заключать договоры с различными иммигрантами на протяжении V века может расцениваться только как нежелание платить высокие налоги – весьма несущественный фактор в распаде государства. И вновь нужно оценивать эти мелочи в соответствующем контексте. Местные аристократы, сумевшие договориться с варварами, все были землевладельцами, и поместья, основной источник их дохода, являлись по большей части имуществом недвижимым. Участок и дом нельзя перевезти куда-то, спасаясь от варваров. И если соответствующая территория начинала подпадать под расширяющуюся сферу влияния того или иного племени иммигрантов, выбора у тамошних землевладельцев не оставалось. Им приходилось либо как-то договариваться с предводителями варваров, либо в конечном счете потерять земли, приносившие им богатство и почет. И к соглашению еще нужно было прийти. В Нижней Британии, как мы видели, римская землевладельческая элита не сумела пережить англосаксонское завоевание [433].

Попытки выставить распад Западной Римской империи мирным процессом, вызванным самоустранением местных элит от дальнейшего участия в центральных государственных аппаратах, выглядят крайне неубедительно. Напротив, все политические процессы V века были пропитаны насилием. Элиты могли оказаться меж двух огней, когда их представителям не оставалось ничего другого, кроме как начать договариваться с новыми хозяевами земли вне зависимости от своего желания – и если удавалось это сделать. Здесь нередко упускается из виду существенная разница между центральной римской властью и местными землевладельцами. И вот как раз последние часто заключали договоры с чужаками. Однако этот процесс начался лишь после того, как (и потому что) группы иммигрантов пересекли границы, лишив тем самым Западную Римскую империю доходов от налогов, в результате чего она уже не могла содержать полноценную армию, оставив землевладельцев в провинциях без защиты.

Когда речь заходит об иммигрантах конца IV–V века, часть ревизионистских аргументов вновь обретает смысл. По большей части эти группы были новыми политическими образованиями, а не «народами». Остготы и вестготы, франки Хлодвига, союз вандалов и аланов, свевы в Испании – все они были новыми объединениями, созданными на ходу. Новый политический порядок появлялся и среди англосаксов во время завоевания Британии. Из всех племен, позже образовавших королевства – преемники Западной Римской империи, у нас нет точных сведений только о бургундах, об их социально-политической трансформации, и даже это, скорее всего, вызвано нехваткой соответствующих источников, а вовсе не ровным, плавным развитием их как «народа» на протяжении V века, которое было к тому же довольно хаотичным [434].

Но если иммигранты не являлись «народами», то нет причин сразу же принимать столь же упрощенную, но противоположную точку зрения и списывать их как ничего не значащие мелкие образования, не имеющие исторического значения. Многие племена были весьма крупными. У нас не так много надежных данных об их численности, но они подтверждаются способностью иммигрантов противостоять римской регулярной армии, а это говорит о том, что варвары вполне могли выставить на поле боя войско в 10 тысяч бойцов, а порой и в 20 тысяч, особенно после того, как в V веке завершились процессы слияния различных групп. Групповые идентичности в получившихся союзах были вовсе не столь просты и понятны, как представлялось в свое время господам националистам. Даже не все бойцы обладали одинаковым статусом. По меньшей мере в крупных союзах воины четко разделялись на два класса, а возможно, имелся и третий – состоящий из рабов, не имеющих права носить оружие. Сколько таких рабов могло быть, неизвестно, но мы не можем на этом основании сделать вывод, что их численность была весьма незначительной. Некоторые из племенных союзов, образовавших впоследствии королевства, объединились, несмотря на принадлежность к различным культурам; классический тому пример – длительный союз германцев вандалов и ираноязычных кочевников аланов. И то, что произошло при встрече вандалов с аланами на среднем Дунае до начала событий 31 декабря 406 года, заслуживает отдельного рассмотрения [435].

Однако на основании этих бесспорных истин прийти к заключению, что новые групповые идентичности ничего не значили, было бы в корне неверно. Полноправное участие в жизни союза было недоступно всем членам группы, о чем говорит существование воинов низшего класса и рабов. Ни те ни другие не вносили столь весомого вклада в формирование групповой идентичности, как воины высокого статуса. Но с другой стороны, право голоса имелось не только у считаных единиц. Королевские семьи сменялись с быстротой, которая свидетельствует о том, что групповая идентичность основывалась вовсе не на преданности той или иной династии. Даже после свержения последнего правителя из рода Амалов остготы сохранили свою идентичность. Я бы сказал, что основными носителями групповой идентичности – то есть теми, для кого она представляла наибольшую выгоду, – в этот период, когда происходила постоянная ее переоценка, – были как раз отряды воинов, обладавших высоким статусом. И, судя по отдельным данным, они могли составлять от одной пятой до трети от всех мужчин, носящих оружие. И даже пусть групповая идентичность варваров регулярно подвергалась пересмотру – скорее в политическом плане, нежели в культурном, – ничто не говорит о том, что ее было легко уничтожить. Среди более крупных объединений превосходным примером тому являются остготы – они вовсе не растворились бесследно в Италии после 493 года. Среди малых племен выделяются герулы и руги, обнаружившие удивительную способность к выживанию даже после разгромных поражений. Пусть они не были «народами» в классическом понимании этого слова, однако союзы иммигрантов оказались не только крупными, но и прочными. И здесь опять-таки сыграла свою роль жестокость той эпохи [436].