Корнелия Функе - Золотая пряжа

Паук попытался улизнуть, но Шестнадцатая поймала его и бросила серебряное тельце в разорванную сеть. Из кроны дерева послышался жалобный стон, хотя сам шаман предусмотрительно не показывался.

– Что вы тут делаете? – спросила Шестнадцатая. – Вам недостаточно предупреждения моего брата?

В ее глазах Джекоб видел свое испуганное лицо. Палец, который Шестнадцатая направила на Лиску, походил на клинок из стекла и металла.

– Он говорил, ей было к лицу серебро, с которым ты справился с помощью лесной ведьмы. Но здесь нет ведьм.

Она огляделась и рассмеялась.

Джекоб попытался загородить собой Лиску, но та вышла из-за его спины и приготовила нож. Это не поможет.

Ничто не поможет.

Шестнадцатая задумчиво разглядывала Джекоба:

– А ты совсем на него не похож.

Это она, конечно, о брате.

– Он такой красивый…

Джекоб хотел было поинтересоваться, успела ли она украсть лицо и у брата, но у него сам собой вырвался другой вопрос:

– У него сейчас человеческая кожа?

Шестнадцатая, похоже, совсем не удивилась.

– Да, – отвечала она. – Нефрит появляется, только когда он злится.

Джекоб судорожно пытался понять, что это значит.

Оставь, Джекоб. Что там писал Данбар? Вода, влажная земля. И деревья. Главное – деревья.

Шестнадцатая нагнулась и подобрала серебряного паука.

– Мой брат теперь их собирает, – заметила она, – насекомых, растения, мышей, змей… Я хотела бы сделать серебряной всю эту грязную землю. – Она снова бросила паука в траву.

– Не трогай Лиску, – сказал Джекоб. – Пожалуйста. Игрок злится на меня, а не на нее.

Лиса до боли сжала его запястье.

– Он врет, – обратилась она к Шестнадцатой. – Я надену шкуру и перегрызу тебе горло, прежде чем ты успеешь прикоснуться к нему.

Шестнадцатая растопырила пальцы, словно выпустившая когти кошка.

– Ты не успеешь, лисья сестра.

Ее черты снова стали человеческими и до боли знакомыми. На Джекоба смотрела его мать, такая, какой он знал ее по старым фотографиям. На мгновение он застыл, как посеребренный паук, но Лиска дернула его за руку. Она кричала на него, увлекая за собой, а он снова и снова оборачивался на лицо, должно быть украденное так давно.

Они побежали вниз по склону, через заросли колючего кустарника, мимо деревьев, трава под которыми пахла гнилыми яблоками. Главное – не оборачиваться. Вода и влажная почва…

Шестнадцатая как будто не особенно торопилась за ними. Она наслаждалась исходившим от добычи страхом.

Но воды не было. Их окружала трава и опавшие листья. Джекоб остановился, чтобы в последний раз поцеловать Лиску. Шестнадцатая ускорила шаг.

Они спотыкались о корни и сухие ветки, наступали друг другу на ноги. Быть может, в шкуре Лис ка ушла бы дальше. Но Джекоб знал, что она его не оставит. Он еще крепче сжал ее руку. Так они и застынут рядом, две серебряные статуи, как романтично! Какое чувство навеки отразят их лица, любовь или страх?

Джекоб глазам своим не поверил, увидев впереди облако мошек. Пруд. Едва заметный под слоем листвы, которую нагнал сюда ветер. Джекоб прикрыл со спины поскользнувшуюся на глинистом берегу Лиску. Потом взял ком грязи и швырнул им в Шестнадцатую.

Она больше не походила на его мать. Шестнадцатая быстро утирала ил, но на его месте проступала кора.

Вода едва доставала до груди. Отойдя несколько шагов от берега, Шестнадцатая остановилась. Украденные лица сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Лиска обхватила Джекоба за плечи. Вода была теплой, и листва лежала на ней, как пестрое одеяло. Неужели конец? Здесь, в илистом пруду…

Ноги Шестнадцатой пустили корни. На мгновение она замерла, а потом быстро оглянулась. По гнилой воде пробежала рябь. Шестнадцатая улыбнулась, словно ветер прошептал ей что-то на ухо.

– Все кончено, – сказала она. – Твой брат нашел ее.

Некоторое время она еще смотрела на них, словно размышляла, имеет ли смысл продолжать охоту, но потом ее тело снова стало стеклянным, и она исчезла.

Олень поднял из травы увенчанную рогами голову. Непохоже, чтобы он помнил, что когда-то носил другую. Она вернулась, как музыка, которой так недоставало этому миру, но мелодия звучала слабее, чем раньше.

Эти звуки пронизали его насквозь, они хранили всю его жизнь. Ее платье сплошь покрывала паутина, только нить в руке была золотой. Олень приблизился, и Фея ткнулась лицом в его шею.

Цветы и листья, которыми поросла ее карета, служили отличной маскировкой в лесу, здесь же, в стране синих гор и желтой травы, выдавали в ней чужестранку.

Уилл спешился и спрятался за мертвым деревом.

Рядом с каретой стоял олень с необыкновенно раскидистыми рогами. Две лошади, зеленые, как трава вокруг, подбирали с земли желтые соломинки. Человек, снимавший с одной из них упряжь, словно сошел со страниц «Тысячи и одной ночи» – любимой книги Розамунды. Но воспоминания о матери казались теперь Уиллу такой же сказкой.

Фея опустилась в траву рядом с каретой. В сумраке ее зеленое платье стало почти черным, цвета ночи. Открывшая картина поглотила Уилла целиком.

Откуда-то из глубины памяти всплыл тот день, когда Хентцау привел его к ней, и ночь, когда она его отпустила. Все они так устали. Преданные, измученные, потерявшие половину товарищей… Кто «они»? Конечно, выжившие гоилы и Уилл с ними. Джекоб и Лиска тоже были там, среди пленных людей. Все ради него, Уилла. Только сам он совсем забыл, что у него есть брат, и ничего не хотел об этом знать.

Околдованный…

Олень посмотрел в его сторону. Что он видел? Даже Уилл мог различить силуэт Семнадцатого в сумерках умирающего дня. Шестнадцатую он потерял еще несколько часов назад.

Уилл достал из-за пазухи бездонный кисет. Фея встала.

Не смотри на нее, глупец… Так наставлял его тот гоил – кажется, Хентцау? Да, так его звали…

Уилл вытащил арбалет, руки не слушались. «Это все ее колдовство, – шептал металл под пальцами. – Берегись!» Но что, если гоил прав и она навсегда заберет с собой нефрит? Уилл не хотел расставаться с камнем, как ни пугало его самого это признание.

Фея оглянулась. Как она прекрасна!

Олень сделал движение загородить ее собой, но, по взмаху ее руки, гибкие ветви оплели ему ноги. Зверь сопротивлялся, пытаясь разорвать путы рогами.

«Стреляй!» – шептал Уиллу ветер. Он принес с собой знакомый запах больничного коридора. Там, в тихой комнате, лежит недвижная Клара. Как принцесса в башне. Которая умерла, потому что принц задержался в пути.