Энн Райс - Волки на переломе зимы

– Ройбен, твое лицо, озаренное любовью, было для меня призывным светом, – сказала она. Именно так она говорила с ним в тот страшный день – ласково, почти нежно. – Позволь теперь мне стать таким светом для тебя. Я вижу, что твоя невинность вновь подверглась поруганию – уже не со стороны твоей прежней семьи, – на сей раз это был тот, кто вложил в свои слова массу горечи и фальшивой уверенности. Хорошенько присмотрись к той темной мудрости, которую он предложил тебе. Он хотел бы оторвать тебя от тех, кого ты любишь, тех, которые откликаются любовью на твою любовь – от той школы, где все души усваивают высшую мудрость. – Она понизила голос, чтобы подчеркнуть и свой гнев, и понимание всей проблемы. – Да как посмел живой загонять тебя в круг проклятых или пытаться толкнуть тебя на мрачный каторжный путь самозаточения и покаяния? Ты – то, что ты есть, а не то, чем хотели бы видеть тебя другие. И кому, скажи на милость, не приходится бороться с жизнью и смертью? Кому не приходится сталкиваться с хаосом живого, дышащего мира, как это делаете вы с Феликсом? Ройбен, отринь проклятие, которое якобы опирается на авторитет Священного Писания. И мои слова, Ройбен, если они противоречат глубинным устремлениям твоей честной души, тоже отринь.

Она приостановилась, но лишь для того, чтобы обнять взглядом их обоих, и тут же продолжила:

– Феликс, ты оставил этот дом и земли мне. Я в память о тебе передарила их Ройбену. А теперь я расстаюсь с вами обоими, и ваша взаимная связь не менее прочна, чем любая связь, сущая под небесами. В Нидек-Пойнте вновь ярко горит свет. Ваше будущее простирается в бесконечность. Помните обо мне. И простите меня. Простите мне то, чего я не знала, чего не сделала и чего не смогла увидеть. А я буду помнить вас, куда бы я ни попала, покуда во мне будет существовать память.

Она улыбнулась. Но в ее лице и в ее голосе проявилась чуть заметная тень дурного предчувствия и страха.

– Прощайте, мои дорогие. Я знаю, что ухожу, но не знаю, куда и как, и не знаю, увижу ли вас еще хоть когда-нибудь. Но сейчас я вижу вас, вижу живыми, любимыми и исполненными неоспоримого могущества. Я люблю вас. Молитесь за меня.

Она умолкла. Она превратилась в собственный портрет: взгляд устремлен вперед, губы мягко, без усилия, сомкнуты, на лице выражение легкого изумления.

А потом ее лицо заколебалось и начало выцветать. И вскоре от нее остался лишь светлый силуэт на темном фоне. А потом и он исчез.

– До свидания, моя дорогая, – прошептал Феликс. – До свидания, моя бесценная девочка.

Ройбен неудержимо рыдал.

В темных невидимых деревьях, окружавших площадку, шелестел листвой ветер.

Феликс вытер слезы своим кашне и, обняв Ройбена обеими руками, заставил его расправить плечи.

– Ройбен, она ушла, ушла домой, – сказал он. – Неужели ты этого не понял? Она сделала именно то, о чем говорила: освободила нас. – Он улыбался, но из его глаз все еще сочились слезы. – Я уверен, что она отыщет свет. Она слишком чиста сердцем и слишком сильна духом для того, чтобы заслужить что-то иное.

Ройбен кивнул, хотя сейчас, в этот миг, он чувствовал лишь печаль, печаль из-за ее ухода, печаль из-за того, что он никогда больше не услышит ее голоса; лишь постепенно до него начало доходить, что ему сейчас было дано великое утешение.

Когда он обернулся и снова посмотрел Феликсу в глаза, он уже чувствовал глубокий покой и верил, что мир все же именно то хорошее, доброе место, каким он его всегда считал.

– Пойдем, – сказал Феликс, крепко обняв и тут же отпустив его. Его глаза блестели прежним живым светом. – Нас наверняка ждут и сильно боятся за нас. Пойдем к ним.

– Все снова стало замечательно, – сказал Ройбен.

– Да, мой мальчик, да. И если мы этого не поймем, то ужасно разочаруем ее.

Они медленно повернулись и направились в обратный путь по промокшему кострищу к узкому проходу сквозь непроходимую в других местах россыпь валунов и в непринужденном теперь молчании совершили неблизкий переход к дому.

Пастор Джордж приехала во второй половине дня. Накануне она позвонила Ройбену и попросила его о встрече и приватном разговоре. Он не мог отказать ей.

Они встретились в библиотеке. Она вновь оделась довольно празднично, примерно так же, как на рождественский прием; только брючный костюм был красным и на шее повязан белый шелковый платочек. Короткие седоватые волосы тщательно завиты, а на лице пудра и губная помада. Вероятно, она считала этот визит важным для себя.

Ройбен предложил ей большое кресло, стоявшее у камина. Сам он расположился на честерфильдовском диване. На столике уже ждали кофейник и бисквит. Ройбен наполнил чашки.

Она держалась совершенно спокойно, приветливо, и когда Ройбен спросил о Сюзи, сообщила, что у Сюзи все очень хорошо. После того как ей поверил отец Джим, Сюзи захотела рассказать ему и родителям о «других вещах», которые происходили с нею за то время, пока она была в плену у похитителя, и теперь стала вполне счастливым ребенком.

– Я просто не могу найти слов, чтобы отблагодарить вас за то, что вы сделали, – сказала пастор Джордж. – Родители уже дважды возили ее к отцу Джиму, присутствовали на полуночной мессе.

Ройбен не скрывал радости и облегчения, но пастор Джордж могла оценить их лишь наполовину. Нет, он не допускал даже мысли о том, что Джим мог бы раскрыть тайну исповеди брата. Но Джим смог поверить Сюзи и сделать для нее доброе дело.

Пастор Джордж немного поговорила о том, что отец Джим очень мил. Оказалось, что ей никогда прежде не доводилось иметь дела с католическими священниками. Он согласился приехать в ее церквушку для беседы о нуждах бездомных, за что она была очень благодарна ему.

– Я никак не ожидала, что священник согласится посетить маленькую захолустную церковь иной конфессии, но он сделал это с большой охотой. А уж как мы все были рады!

– Он отличный парень, – улыбнулся Ройбен. – И к тому же мой родной брат. Я всегда знал, что на Джима можно положиться.

Пастор Джордж промолчала.

«И что дальше? – думал Ройбен. Долго еще она будет ходить вокруг да около, как она подведет разговор к загадке Человека-волка, как она будет уходить с этой темы? Он постарался собраться с мыслями, так как все еще не представлял себе толком, что ему говорить и делать, чтобы самому дистанцироваться от этой загадки и вести разговор в абстрактном, неопределенном духе».

– Это ведь вы спасли Сюзи, верно? – вдруг спросила пастор Джордж. Ройбен остолбенел.

Она, спокойная, как обычно, смотрела прямо ему в глаза.

– Это ведь были вы? – повторила она. – Это вы принесли ее к моим дверям.

Ройбен почувствовал, что краснеет. Больше того, у него задрожали руки и ноги. Он промолчал.