Бентли Литтл - Призыв

– Ты боишься идти спать одна? В этом дело? У тебя были плохие сны? Мы можем оставить включенным свет.

Девочка уверенно покачала головой. Как-то уж слишком уверенно.

– Все в порядке, милая, – мягко сказала Кори. – Мы здесь, чтобы защищать тебя.

– Я не боюсь! – Анна отстранилась от отца, спрыгнула с дивана и вышла из комнаты.

Рич и Кори посмотрели друг на друга. Злость, надвигавшаяся ссора – все это исчезло, и все, что они видели на лицах друг друга, была забота об их дочери.

Рич встал.

– Я выясню, в чем дело.

– Нет, это сделаю я, – сказала Кори.

Он пошел вслед за ней по коридору.

– Мы оба выясним.

Эм Хьюэтт сидел, уставившись в дуло пистолета со взведенным курком, как ему казалось, несколько часов, и все же отвел ствол от своего лица. Медленно снял курок со взвода и положил пистолет на стол перед собой. Его ладони вспотели; пот струился по лбу, щипал глаза и капал с кончика носа.

Он действительно планировал застрелиться, вышибить себе мозги, но в последнюю минуту что-то его от этого удержало: ощущение… нет, знание, что следует принести свою жизнь в жертву каким-то иным способом. Донна собирается в полицию, он в этом не сомневался. Она упаковала всю свою одежду и вещи и забрала Дон с собой; сейчас они, вероятно, в участке, рассказывают о нем со всеми подробностями, чтобы он выглядел каким-то больным извращенцем.

А может быть, нет?

Если Донна планировала подать на него в суд, копы уже приехали бы к нему, или взяли бы его в магазине, или, по крайней мере, поджидали бы у дома, пока он туда вернется. Кроме того, зачем Донна упаковала всю свою одежду, если она собиралась его сдать? У нее с Дон не было бы причины подыскивать какое-то другое жилье, если бы он оказался за решеткой.

Возможно, они не пошли в полицию. Может быть, просто сбежали?

Эм вышел из кухни и через гостиную достиг спальни Дон. В ушах у него звенело. Облокотившись на дверной проем и не желая нарушать неприкосновенность жилища дочери, хотя она и ушла из дома, он осмотрел комнату девушки. Она забрала свою одежду и книги. Она взяла своего плюшевого Винни-Пуха. Она забрала свои школьные фотографии, которые приклеила клейкой лентой к зеркалу комода, а также свой старый транзисторный приемник. Но оставила свой аудиоплеер, и картину с единорогом, и фотокамеру.

Все, что он ей купил.

Эм почувствовал какой-то странный болезненный укол, вспышку боли в вакууме безразличия – и даже был рад этой боли. Это означало, что он все еще любит ее.

Эм посмотрел на свое отражение в зеркале как-то по-иному. Он винил во всем Донну. Он готов был держать пари, что это именно Донна заставила дочь оставить все его подарки. Эта сука была ревнивой, вот и всё. Она не беспокоилась о своей дочери. Ее совсем не волновали благополучие и счастье Дон. Донна просто хотела ему отомстить. Ей было больно, и она хотела в ответ причинить ему боль. Это было ее собственной виной. Донна должна была предвидеть, чего ей ожидать. Ей следовало понимать, что это приближается. Ему нравились молоденькие. Всегда нравились. Она знала это.

Донна знала, что именно ее юность прежде всего привлекла его в ней когда-то, и должна была понимать, что, когда она перешагнула рубеж среднего возраста, он будет вынужден искать удовольствие где-то еще.

Только он не хотел, чтобы это была их дочь.

Эм глядел на кровать Дон и вспоминал все то чудесное время, которое они провели здесь.

Все начиналось достаточно невинно: он увидел, как Дон мастурбирует.

Это было в пятницу вечером. Эм пошел в туалет после вечерних десятичасовых новостей и, проходя мимо комнаты дочери, увидел через приоткрытую дверь какое-то движение. Он не вглядывался пристально, но и одного взгляда было достаточно. В тусклом свете настенного ночника он увидел, что рука Дон находится у нее между ног и ритмично двигается.

После этого Эм постоянно представлял себе эту картину: дочь, мастурбирующую в полумраке, – и ничего не мог с собой поделать. Он стал замечать за завтраком и за ужином, как девушка выросла и расцвела. Она становилась очень привлекательной молодой женщиной. Эм начал думать о ней, когда раздевался, когда принимал душ, когда был с Донной.

Однажды он пришел домой пообедать с работы и нашел записку от жены, сообщавшей, что она отправилась в магазин с подругой.

Эм начал намазывать арахисовое масло на хлеб, когда заметил белые скомканные хлопчатобумажные трусики Дон, лежавшие на кафельном полу у стиральной машины. Положив нож, он подошел к стиральной машине и поднял трусики. Затем медленно выпрямился и пощупал их. Они были маленькими, нежными, мягкими и чувственными. Эм расправил трусики и прижал тонкую материю к своим губам, а потом, ощущая чувство вины, бросил их в стиральную машину.

После это он старался заходить домой в обед чаще, втайне надеясь, что ему снова повезет, но не решаясь признаться в этом даже самому себе. Он ел свой ланч у кухонной стойки, поглядывая на стиральную машину. Его надежда скоро превратилась в манию, и через две недели он отбросил все свое притворство, стараясь как можно чаще подгадать под уходы Донны из дома, а сам, когда она уходила, бросался к корзине для грязного белья и рылся в ней в поисках трусиков Дон. Сначала они почти ничем не пахли, только тканью, но вскоре он начал различать и слабый пряный запах женского сексуального возбуждения.

Эм не собирался заниматься с дочерью сексом и, вероятно, не стал бы, если бы она не застукала его. Он, вероятно, продолжал бы игры с ее трусиками, фантазируя о ней, когда был с Донной или мастурбировал. Возможно, он нашел бы девушку, похожую на нее.

Но однажды Дон пришла домой в обед; он как раз нюхал промежность ее трусиков, вдыхая их изысканный запах, и тут она вошла в его спальню. Дон ничего не сказала, ничего не сделала – просто стояла и смотрела. Эм медленно опустил руки, чувствуя, как его лицо покраснело от стыда. Он хотел что-нибудь сказать, хотел извиниться, но не мог говорить.

Она попятилась и собралась уходить, но тут он снова обрел голос и сказал своим жестким отцовским тоном: «Дон! Стой!» Она остановилась и стыдливо посмотрела на отца, и тут он бросился к ней, обнял ее, прижался к ней, целуя ее в пухлые и теплые губы. Эм знал, что она почувствовала, как к ней прикасается его твердый пенис, и от этого его возбуждение еще больше росло, и он все сильнее прижимался к ней. Затем просунул руку ей под блузку и ощутил твердые соски ее маленьких юных грудок. Девушка всхлипывала, потом заплакала, ее глаза были закрыты, но она не сопротивлялась, и он знал, что она хочет этого. Эм толкнул дочь на пол, сдернул с нее шорты и ощутил под своими пальцами упругие волоски ее вагины.

Он взял ее там же, на ковре рядом с кроватью.