Array Коллектив авторов - Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад

– Когда работаешь в такой глуши, – сказала она, – иногда хочется спросить у коров, что они думают о моем искусстве.

– Это… это нечто, – ответила я.

– В каком смысле? – поинтересовалась Лючия. Приятно, что художница интересуется моим мнением, но разве она сама не сказала только что: коровье засчитывается? – Prego [4], – нахмурилась Лючия, – осторожно, не сядьте в аквариум.

Я обернулась, довольная, что можно оторваться от Лючии и ее кошки. Аквариум с акульей деловитостью грозно патрулировала огромная золотая рыбина, в сторонке робко крутились несколько гуппи и странно покачивались из стороны в сторону.

– Я боюсь этой рыбы, – доверительно прошептала Лючия. – Вытолкнула из воды свою сестру, я нашла ее на полу уже мертвой!

– Уверены, что это не кошка?

– В этом – да.

Лючия явно устала от меня, и я думала, что из студии мы сейчас уйдем. Но хозяйка включила стереосистему, и сарай затопили голоса. У меня вдруг слезы подступили к горлу – играла моя любимая пьеса, трио из «Così fan tutte» [5], где женщины поют об отъезде любимых, просят ветер и волны быть благосклонными к ним. Печаль их – злая шутка, потому что возлюбленные никуда не едут, а переодеваются албанцами и идут соблазнять подруг, чтобы испытать их верность, которую в итоге тем так и не удается сохранить. Сплошная горькая насмешка надо всеми.

Я слушала нежную скорбную мелодию, жидкую рябь струнных, она баюкала, как океан. Женские голоса сочились горем, и горе это не вызывало ничего кроме жалости, напрасное, унизительное горе, мы-то знали об этом, а они нет.

– Как прекрасно! – сказала я.

– Это вы сейчас так говорите. Вот тоже один из моих проектов. Думаю, рано или поздно все надоедает, разве нет? Даже бесподобный Моцарт становится невыносим. Так что я поставила трио на повтор, и оно играет раз за разом, пока слушатели не тронутся умом или с криком не выскочат из студии.

Творческий проект Лючии меня всерьез расстроил. Я приняла это на свой счет, хотя прекрасно понимала, что Лючия никак не могла иметь в виду нас с Нелсоном. За десять дней нашего брака Нелсон так сильно изменился, что вполне мог бы тоже уйти и вернуться уже албанцем. Женщины часто говорят: до свадьбы муж не пил, или не дрался, или не ходил по бабам. Только у нас с Нелсоном не было ничего страшного и душераздирающего. Просто до свадьбы я ему нравилась, а после – нет.

Нелсон вел у нас в колледже лабораторные по биологии. Он был аспирантом отделения антропологической ботаники и писал диссертацию о лекарственных растениях тропических лесов – два года прожил среди тамошних племен. Ходили слухи, что исследования его большей частью касались амазонских галлюциногенов, и на факультете с пониманием относились к его странностям, мямленью и замкнутости, но лабораторные он вел вполне профессионально, и студенты охотно к нему шли. Нелсон был симпатичный высокий блондин и в халате смотрелся отлично. Происходил он из интеллигентной бостонской семьи, играл джаз на кларнете.

Наша любовь с самого начала была отравлена жестокостью. На лабораторках со мной работал в паре робкий брезгливый парень, мормон из Айдахо, который не то что разрезать – потрогать не мог ничего склизкого. И я с удовольствием глумилась над ним – стыдно признаться, но не буду ничего приукрашивать, обелять себя. С той стороны лабораторного стола Нелсон наблюдал, как я забираю из дрожащих рук напарника усыпленную лягушку, и наши взгляды встречались в свечном мерцании бунзеновских горелок. Потом Нелсон мне рассказал, что его внимание привлекла явная влюбленность моего напарника, которой я в упор не замечала. Думаю, Нелсон все-таки это выдумал, но тем не менее я была польщена – польщена, пристыжена и одновременно горда тем, что заставила страдать юного мормона.

Временами Нелсон впадал в дурное настроение, предавался мрачным думам, в которых я угадывала скорбь по Марианне. Он не любил рассказывать ни о ней, ни о своей жизни в джунглях. Мне еще ни разу не встречался мужчина с прошлым, о котором он помалкивает, – да и вообще мужчина с прошлым, если на то пошло. С моими однокашниками по колледжу сроду не случалось ничего интересного, однако они всегда так умилительно рвались об этом рассказать. По молодости лет я легко очаровывалась мрачными мужскими тайнами. Казалось, волшебная пыль романтики и приключений осыплет и меня, словно конфетти, если только встать поближе к Нелсону.

Марианна ездила с Нелсоном на Амазонку, но была демонически неугомонна – то и дело улетала оттуда или возвращалась. Нелсон говорил, что всегда угадывал, когда она прилетит. Марианна летала на попутных самолетах, летчики сами звали ее с собой, потому что она красавица – роковая и обреченная.

– Если бы эти летчики ее знали хоть чуть-чуть, – сказал как-то раз Нелсон, – они бы даже в лифте с ней не поехали. Когда самолет взлетает, она каждый раз молится, чтоб он разбился. У нее вместо совести тяга к смерти, она родилась самоубийцей, чудо, что она вообще дожила до встречи со мной. И ее попытки с собой покончить были все серьезнее, а потом я уже не смог… – Голос у него сорвался, и тяжелый вздох положил разговору конец.

Не знаю, почему я сделала вывод, что Марианны нет в живых. Видимо, сказалось мое неумение задавать простейшие вопросы: где и когда Марианна умерла, как это произошло? Вместо этого я покопалась в вещах Нелсона. Нашла его амазонский дневник, и нигде – нигде! – не было ни слова о Марианне. По глупости я только обрадовалась: значит, не так уж она важна для Нелсона. Тогда я думала, что мне довелось узнать нечто новое о ней, а не о нем.

Нелсон сказал мне, что со мной счастлив. Что нам надо пожениться. Только никому не говорить, даже родителям и друзьям. Я согласилась, хотя меня не очень-то прельщала такая перспектива – даже не похвастаешь никому, что я стала избранницей красивого мужчины старше меня, лучшего на факультете инструктора по лабораторным. В ратуше мы нырнули за дверь, когда Нелсон увидел судью, знакомого с его отцом; тогда-то муж меня в последний раз и трогал – оттаскивал с дороги, чтобы судья мог пройти.

С неделю после свадьбы он слонялся по нашей душной кембриджской квартире, не спал ночами и слушал музыку – Билла Эванса, Отиса Реддинга, Баха, только медленные вторые части. У меня язык не поворачивался спросить, в чем дело, не ошибся ли он, женившись. Для подобного заключения не надо большого ума, если мужчина был явно счастливее до женитьбы… на тебе. Но мне, видимо, не полагалось замечать, что отныне сплю одна в постели, которая изменилась до неузнаваемости – стала гораздо неприветливее и холоднее с тех пор, когда мы с Нелсоном проводили в ней целые дни.

Однажды утром Нелсон принес мне кофе. Сказал, что вел себя как свинья и теперь просит прощения. Оказывается, в джунглях он съел что-то лишнее, и теперь у него бывают «периоды», когда он проваливается куда-то на несколько дней.