Стивен Эриксон - Увечный бог. Том 2

– Внутри меня ничего не скрывается.

– Однако тебе больно видеть, как эти дети сидят, смотрят, лежат рядом. Ведь так?

Уголек отвела взгляд.

– Дура. – Целуй вздохнула. – Они приносят достоинство . Как и ты с адъюнктом. Почему, по-твоему, народ ее ненавидит? Терпеть не может одного ее вида? Она демонстрирует нам то, о чем мы не хотим вспоминать, потому что достоинство мы утратили давно и безвозвратно. А эти дети показывают нам, как можно с достоинством уйти, когда умирают сами или дают умереть нам под их присмотром.

– Адъюнкт как-то говорила, что мы живем и умираем без свидетелей . Эти дети, похоже, не согласны.

Только что с того?..

– А ты думала, будет просто? – продолжала Целуй. – Думала, мы не устанем? Мы пропахали полсвета, чтобы попасть сюда. Мы давно перестали быть армией – даже не знаю, что мы такое теперь. Не думаю, чтобы во всем мире кто-то сумел бы дать нам название.

– Мы не дойдем, – обреченно сказала Уголек.

– И что?

Уголек подняла глаза и ненадолго встретилась взглядом с сестрой. За Целуй сидел капрал Римм и натирал обрубок правой руки маслом. Уголек знала, что он все слышит, хоть и виду не подает. Как и Милый, который лежит, укрывшись грязной простыней от солнца.

– Так тебе не все равно, Целуй? Непохоже на тебя.

– Смысл не в том, чтобы выжить, Уголек, и довольно давно.

– Вот как? – буркнула она. – А в чем он, просветишь?

– Ты и сама знаешь. Сказала же: мы не дойдем. А эти дети среди нас как будто гомункулы. Они сделаны из всего, чего мы лишились, – из достоинства, совести, истины и прочего. И посмотри на них: одна кожа да кости. Немного в нас, видимо, было хорошего, сестрица.

Если бы слезы не иссякли, Уголек бы расплакалась. Вместо этого она сползла на твердую землю.

– Тебе надо было сбежать.

– Бьюсь об заклад, адъюнкт говорит это себе по тысяче раз на дню.

Адъюнкт? Уголек покачала головой.

– Она не из тех, кто убегает.

– Верно, как и ты. Как и я тоже. Теперь.

Это не моя сестра.

– Думаю, завтра будет наш последний поход, – продолжила Целуй. – И знаешь, пускай. Попробовать стоило. Кто-то должен ей это сказать. Попробовать стоило.

– А лучше всего то, что здесь нет пауков, – сказала Хеллиан, ложась на скатку. – Эта пустыня – настоящий рай. Пусть мой труп пожрут мухи и накидочники. Да хоть даже эта плотоядная саранча. Главное, что ни один паук не совьет гнездышко у меня в глазнице. Это ли не счастье?

– А почему ты их так боишься, сержант?

Хеллиан задумалась. Мысли, правда, ушли куда-то в сторону. Ей отчетливо представились груды улыбающихся черепов. А почему бы и нет?.. Ах да, пауки.

– Отец любил рассказывать одну историю, особенно когда напьется. Думает, что это очень смешно – история, в смысле. Или, погоди, не отец… Может, дядя. Или отчим. А может, и брат отца, что жил дальше по улице. В общем, он рассказывал эту историю и смеялся. Эй, Может, ты бывал в Картуле? Там ведь пауки такие огромные, что едят чаек, да?

– Ну да, сержант, бывал как-то. Жуткое местечко.

– Красноспинные хуже всех. Не то чтобы большие и не то чтобы ядовитые. Если по одному, конечно. Только вылупляются они тысячами и потом несколько дней живут вместе, а такой толпой могут завалить кого-нибудь покрупнее и съесть. И яйца их могут быть спрятаны где угодно.

Так вот, – продолжала Хеллиан, – мне было года два. Я целыми днями лежала в колыбельке. Маме было не до меня. Она носила второго ребенка, ее постоянно лихорадило, и в итоге она его потеряла. Обидно, ведь на нашей улице жила хорошая врачевательница, только отец пропивал весь свой заработок. Но я не об этом. У меня была кукла…

– О боги, сержант…

– Да, они вылезли из ее головы. Прогрызли набивку, глаза, рот и прочее. И посчитали, что я еда. Меня нашел и спас сводный брат. Голова у меня распухла вдвое, я даже глаз не чувствовала, и я стала задыхаться. Всего насчитали пару сотен укусов. Возможно, их было больше, просто под волосами не видно. Впрочем, как добыча я оказалась слишком крупной даже для тысячи красноспинных детенышей. Но постарались они на славу.

– И это смешно? До чего больной ублюдок…

– Полегче! Это, вообще-то, мой отец. Ну или дядя. Или отчим. Или тот мужик с нашей улицы.

– Все с тобой теперь ясно, сержант, – сказал Неженка. – Такой опыт кого хочешь искалечит.

– А история еще не кончилась, капрал. Я самого главного не рассказала. Понимаешь, я ведь ела этих проклятых пауков. Как конфетки. А они кусали меня изнутри. Говорили, живот у меня распух похлеще головы. Вот от этого я задыхалась.

В конце концов привели врачевательницу, и она наколдовала большие куски льда. Прямо у меня во рту, в глотке. А еще вокруг шеи. От такого количества льда у меня напрочь отмерла часть сознания, которая подсказывает, что пора закругляться. – Хеллиан уставилась в светлеющее небо. – Еще говорят, что я стащила первый кувшин из отцовских запасов в шесть лет. Так напилась, что пришлось снова звать врачевательницу. А когда она изучила меня изнутри, то сказала, что я буду бедовой.

Кто-то потрепал ее по плечу.

– Душераздирающая история, сержант.

– Думаешь?

Пожалуй, да. Вот только я ее выдумала от начала и до конца. Надави на нужные точки, и сразу сколько сочувствия в этих милых мордашках. Теперь они мне что угодно простят.

Почему я ненавижу пауков? Боги, какой глупый вопрос. Кто их вообще любит?

– Лики на Камнях. – Уругал Сплетенный, присев, чертил узоры на плотной земле. – Семь Мертвых огней. Развязанные. Это наши титулы – титулы т’лан имассов, лишенных клана. Проигравших в войне. Обреченных быть свидетелями.

Ном Кала оглянулась на лагерь людей, зигзагом расположившийся на покрытой глиняной коркой земле. Движение там почти стихло; растущая жара вытянула последние силы. Лежащие тела отбрасывали длинные тени.

– Мы избрали Рыцаря Цепей, – продолжал Уругал. – По его воле мы покинули свою темницу, по его воле однажды цепи падут. Затем мы ждали принятия Дома Цепей в пантеон.

– А этот рыцарь среди нас? – пророкотал Кальт Урманал.

– Нет, но он нас ждет. Долог был путь его, и вскоре наша судьба будет у него в руках. Увы, Падший не повелевает им, а Король в Цепях отвернулся от нас, ибо Король проклят и никогда не избавится от цепей. Мы верим, что недолго ему сидеть на своем троне, а посему мы его сбросим.

– Рыцарь презирает цепи, но мало понимает, – произнес Берок Тихий Глас. – Много цепей, и режут они жестоко, а порабощают отчаянно. Но существуют и другие цепи, которые мы надеваем по своей воле, а не из страха или неведения. То́ есть самые благородные из оков: доблесть, верность, честь. Многие идут в Дом Цепей, но не могут перешагнуть порог, ибо требуются от них силы, редко используемые. Когда впереди страдания, нужна большая смелость, чтобы идти дальше – в безжалостный и суровый мир.