Сэм Сайкс - Десять железных стрел

Пустота.

И она порождала призраков.

Не настоящих, попрошу заметить. Но я не знала, как еще их назвать. Я начала видеть… всякое. Людей.

Иногда меня будил Враки с иссеченной порезами грудью, проклинающий мое имя сочащимся кровью ртом. Иногда – Джинду, рыдающий в углу, пока я пыталась спать. Иногда – люди, которых я убила, которых я намеревалась убить, которые однажды убьют меня.

Иногда, в черные дни моей жизни, меня будила она.

И иногда я почти желала, чтобы она там действительно была.

Я глянула на пустое пространство рядом. Скатка для сна у меня не то чтобы роскошная. Всего лишь плотное одеяло, тонкая простыня и грязная подушка. Едва хватало для одной, не то что для двоих.

И все-таки почему-то… у нас всегда получалось разместиться, у нее и у меня.

Она, разумеется, жаловалась – что слишком холодно, что я слишком храплю, что глупо было вообще соглашаться спать на открытом воздухе со мной, вместо того, чтобы остаться в ее уютном доме в теплой постели. Она жаловалась. Бывало даже костерила мое имя. Но никогда не уходила.

Когда я просыпалась, Лиетт всегда была рядом.

Всегда приятно пахла, даже если провоняла тем же потом и дорогой, что и я. Всегда прекрасна, даже когда ее волосы слиплись и спутались. Всегда пробуждалась, так же медленно открывая глаза, медленно расплываясь в улыбке, от которой любая боль чуточку притихала.

Сегодня, впрочем, ее не было. Равно как и последние три месяца.

Сегодня меня разбудил злой холод. Сегодня все болело. Сегодня я проснулась – и меня никто не ждал.

Кроме него.

На долину опустился вечер. Сквозь разбитые окна и стены на пронизывающем ветру сочилась тьма. На втором этаже особняка не было ни огонька.

И тем не менее я ощущала, как он пялится.

– О, чудненько, – зазвенел медным хрипом голос из мрака, из-под моих пальцев. – Ты все еще жива.

Он – то, что не давало мне соскользнуть в ту пустоту внутри. Он – тот, кто видел сквозь призраков. Он – тот, кто звал меня обратно.

Где-то, не знаю, в какой момент, он прекратил быть оружием и стал компаньоном.

И я это ненавидела.

– Давай-ка без драмы. Прилегла на минутку отдохнуть всего-то, – пробормотала я, растирая сведенную судорогой шею. – Не будем забывать, кому из нас только что пришлось убить сраного скитальца.

– Застрели ты ее просто-напросто, вместо того чтобы предаваться иллюзиям о бытии честным, порядочным человеком, то ощущала бы себя куда бодрее.

– Приму к сведению, когда испытаю нужду принимать советы от говорящего револьвера, – махнула я на него рукой. – У нас есть определенный уклад. Кодекс скитальцев требует от меня…

Фраза окончилась долгим шипением. Ладонь вдруг обожгло жаром, куда глубже, чем выходило у Кассы, и куда злее. Какофония горел в темноте. Я даже издалека чувствовала, как он тянется.

В меня.

– Не забывай нашу сделку, – прошептал он жгучим голосом. – Не забывай, что я тебе дал. И не смей забывать, кто я такой.

Я стиснула зубы, сдерживая боль, злость, крик. Я отказывалась доставлять ему такое удовольствие. Шрам полон таких, как он, людей – тех, кто питается болью, упивается криками, жиреет на страданиях. Я знала, как иметь с ними дело.

Большую часть времени, по крайней мере.

Такие люди жрали, чтобы утолить голод, который никогда не уйдет. Полагаю, Какофония – тоже, в каком-то смысле. Однако, помимо того, он питался для иной причины. Он питался, чтобы расти.

Боль медленно отступила. Жар сошел на нет, уступая место вечерней стылости. А вот голос все еще звенел в ушах.

– Я чую, она ускользает, – прошептал он. – Отнеси меня к ее телу.

Я поморщилась – но не от боли.

С тех пор, как я заявилась в Шрам, я повидала кучу дерьма: убийц на горах трупов, чудищ, которые раздирали целые деревни, магов, способных расколоть небеса. Со временем к такому привыкаешь, становится проще.

А к следующей части – никогда.

Сквозь его рукоять доносилась слабая пульсация, отдающаяся эхом в латуни. Медленный, ровный ритм, подрагивающий в такт моим шагам, пока мы шли – рука об рукоять – по коридору к черной двери.

Как будто билось горящее, латунное сердце.

Я толкнула дверь. Там нас ждал труп Кассы, еще теплый. Я уложила ее на стол, облекла в красивые одежды, которые нашла в подвале, и зажгла свечу, что до сих пор тихонько истекала воском рядом с ней.

Дерьмовые похороны. Куда дерьмовей, чем заслуживал такой человек. Но она заслуживала хоть что-то.

Что-то куда лучше, чем я намеревалась сделать.

– Да. ДА, – возбужденно взвизгнул Какофония; мы оглядели ее тело, и пульсация ускорилась. – Я чую ее силу, ее магию. О Всевышняя, как же она пылает. Дай попробовать на вкус. Дай напиться. Дай мне ПИЩУ.

Я ненавидела, когда он делался вот таким. Кто бы мог подумать, что говорящий револьвер способен стать еще более жутким, но Какофония как-то находил способ.

Я подняла его. Он покинул мою руку, завис в воздухе над телом. Латунь дрогнула, сотряслась, засияв. Труп Кассы, прежде бледный, опустелый, тоже налился свечением.

Я отвела взгляд. Только это не помогло.

Свет оставил ее. Ярко-фиолетовое свечение полилось дымчатыми щупами из глаз, рта, кожи… и из раны, которую я в ней прорезала. Они заплясали над телом, эти огни, бесцельно паря, словно сбитые с толку, что́ они забыли тут, снаружи. Однако все это продлилось лишь мгновение.

А потом Какофония принялся есть.

Свет хлынул в него, весь до капли исчезая в латуни. Его собственное свечение стало ярче, жар – горячее, смех – громче, пока он жадно впитывал все до последней капли. Они пропали беззвучно. Но если бы могли, знаю, они бы кричали.

Не скажу, сколько все продлилось – никогда не замечала, – но в какой-то момент, как и в другие разы, все оказалось кончено. Свечение латуни померкло. В комнате воцарилась темнота. И Какофония с тяжелым глухим стуком рухнул на пол.

Я подошла, уставилась сверху вниз, шмыгнула носом.

– Ну? – поинтересовалась я.

В ответ его латунь пошла мелкой дрожью. Даже рябью, словно жидкость. Она вытянулась, съежилась, изогнулась. Я чувствовала, как он напряжен, как нечто давит в металл изнутри. При свече я видела, как это нечто рвется на волю. Затем к нему присоединилось еще одно нечто. И еще. Пока из ствола не показались пять маленьких выступов.

Кончики пальцев.

Пять кончиков пальцев. Которые силились дотянуться наружу.

Комнату заполнило злое рычание. Пальцы втянулись обратно в латунь. Металл снова перестроился, стал как прежде цельным, твердым. Какофония снова стал просто револьвером.

– ПРОКЛЯТЬЕ!

Говорящим револьвером.

– Недостаточно. НЕДОСТАТОЧНО. Я был уверен, что вот оно. Я был так близок. Я чувствовал, чувствовал пальцами воздух… я мог… я… мне НУЖНО больше.