Элизабет Лим - Шесть алых журавлей

– Никчемная девчонка! Быстро убирай!

– Зачем вы вообще ее держите? – протянул господин Насава. – Только взгляните на этот горшок на ее голове! В жизни не видел ничего более зловещего.

– Оставьте ее, госпожа Дайнань, – пробормотал другой рыбак. – Она хороший повар, лучший, что у вас был.

– Да, пускай возвращается к работе. Старик Насава действительно заказывал сливовое вино. Даже я слышал!

Не желая скандалить с посетителями, я взяла метлу и смела осколки разбитой чаши из-под вина.

Путь от воровки к повару прошел как в тумане. Еще удивительнее было то, что уже наступила середина осени; темнеющие клены за таверной постоянно напоминали о моем нарушенном обещании.

Я сглотнула, мучаясь от чувства вины. В мои планы не входило задерживаться так надолго, но госпожа Дайнань усердно нагружала меня работой. Я еженощно падала на койку, не находя в себе ни сил, ни энергии, чтобы хотя бы придумать, как сбежать. А утром все повторялось. Кроме того, куда мне идти без денег?

« Ты могла бы попросить кого-то из рыбаков одолжить тебе лодку, Сиори , – сказала Кики, прочитав мои мысли. – Большинству из них ты нравишься ».

Птичка встрепенулась в кармане. Как бы мне ни хотелось ее выпустить, я не могла оставить Кики одну в комнате – госпожа Дайнань взяла за правило обыскивать ее без предупреждений каждую пару дней.

Кики ежедневно искала моих братьев, но не добилась успехов даже в том, чтобы передать отцу весточку. Деревня Тяньи находилась так далеко от материка, что новости сюда почти не доходили.

Я зашла на кухню и заглянула в большой котелок, кипящий на огне.

В мои основные обязанности входило приготовление супа – именно благодаря ему госпожа Дайнань до сих пор не выставила меня за дверь. Он привлекал много посетителей.

Рецепт придумала мама. Она умерла, когда мне было три года, но я на всю жизнь запомнила тепло и вкус ее супа. А еще как вылавливала из котелка куски мяса и вынимала рыбьи хребты. Или нанизывала на ложку луковые кольца и наслаждалась хрустом редиса и ярко-оранжевой моркови. Но больше всего мне запомнились ее песенки, которые она сочиняла, пока мы трудились на кухне.

После маминой смерти я продолжала наведываться на кухню, чтобы помочь поварам сварить ее суп. Это единственное блюдо, которое мне разрешали готовить – и то, вероятно, из жалости, – зато я набила на нем руку. Братья просили о супе всякий раз, когда плохо себя чувствовали, и хоть они сильные, крепкие и редко болели, их было шестеро. Их уязвленное эго и поцарапанные коленки служили мне поводом отточить мамин рецепт.

Во время готовки я чувствовала себя ближе к ней – и счастливой. Почти. Хотя о чем еще можно нынче просить? Только тогда я забывала о проклятом горшочке на голове и о проклятье, лишившем меня голоса. Или о том, что мои братья находились непонятно где, запертые в теле журавлей, потерянные для меня.

Кроме того, когда я не готовила, на кухню заступала госпожа Дайнань. Ее стряпня была на вкус как бумага – безвкусная и практически несъедобная. Она бы подала и ослиный навоз, если бы это сберегло ей деньги, но в основном владелица таверны повторно кипятила остатки костей с полусгнившими овощами и, как я подозревала, помоями.

Естественно, она пришла в ярость, увидев, что я не скупясь добавляла морковь в суп и заправляла рис рыбным бульоном. Но рыбаки отметили, что ее еда стала вкуснее, рис – рассыпчатым вместо переваренного, а овощи хрустели на зубах и освежали дыхание. Ее дело процветало, и госпожа Дайнань перестала читать мне нотации о том, что я выбрасываю ее продукты на ветер. Вместо этого она подняла цены.

Она мне не нравилась, но, полагаю, одинокой вдове нелегко управлять целой таверной. Ее тяготы отражались в глубоких морщинах на лице, из-за которых она выглядела намного старше своего возраста. Госпожа Дайнань не отличалась добротой, но все равно по-своему защищала меня – по крайней мере, от своих посетителей.

Я вышла из кухни, и какой-то солдат схватил меня за юбку и притянул к себе.

– Ну-ка, и что тут у нас скрывается под этим горшком?

Я помахала метлой у него перед лицом. «Не трогай меня!»

– Ах ты… – он сердито встал, но от выпитого не смог удержать равновесия и покачнулся. Затем попытался плеснуть в меня вином, но промахнулся. – Демон! Демон!

– Оставь ее в покое, – подала голос госпожа Дайнань. – Моя прошлая девчонка и то была больше похожа на демона, чем эта мелкая креветка. Она глуповата, но зато умеет готовить. Тебе же понравился твой суп, не так ли?

– Тогда зачем этот горшок? – спросил солдат заплетающимся языком.

– Она просто уродливая, – ответил господин Насава. – Такая страшила, что мать приклеила горшок к ее голове, чтобы уберечь нас от этого безобразия.

Все рассмеялись, а я перестала подметать пол и гневно воззрилась на них. Перед глазами все расплывалось от злости. Это сделала мачеха, а не моя мать! Мне было тошно от одной мысли, что это чудовище Райкама по-прежнему замужем за моим отцом, по-прежнему почтенная супруга императора. Мои ногти впились в деревянную рукоятку.

В последнее время такие солдаты все чаще наведывались в таверну. Пьяные и воинственные, они путешествовали через Тяньи, направляясь защищать Север. Каждый раз, когда приходил новенький, меня охватывала тревога. Боги, лишь бы отец не готовил нас к войне…

Будто почувствовав, что я отвлеклась от дела, госпожа Дайнань резко обернулась и погрозила мне костлявым пальцем.

– Хватит подслушивать, Лина! – рявкнула она. – У нас заканчиваются дрова, так что принеси-ка еще.

Я взяла плащ у двери и променяла метлу на топор.

Не переставая злиться, встала перед ближайшей поленницей. Раньше я быстро утомлялась, топор был таким тяжелым, что приходилось поднимать его обеими руками. Теперь же я с легкостью держала его в одной.

С каждым ударом мой гнев частично испарялся.

Вряд ли Райкама случайно закинула меня в самую изолированную часть Кияты, откуда невозможно вернуться домой.

Интересно, она всегда использовала магию, чтобы помыкать нами? Так она обольстила отца и заставила жениться на ней? На чужой-то женщине, с далеких земель, без денег и титула…

Мне, конечно, хотелось в это верить, но в глубине души я знала, что это неправда.

Я бы заметила, что ее глаза меняли цвет при использовании магии – становились желтыми, как хризантемы, цветущие летом в наших садах. Я бы заметила камень в ее сердце, мерцавший как обсидиан в лунном свете.