Хэйлоу Саммер - Принцесса пепла и золы

Львиное Сердце уже разорил половину розовых кустов, когда моя мачеха в ярости набросилась на него с топором, чтобы помешать дракону уничтожить вторую половину. Тот молниеносно развернулся, уклонился от топора и впился зубами ей в ногу. Истошно завопив, она упала, и ее голос сиреной пронзил спокойствие раннего утра. Я тут же послала за доктором, и тот зафиксировал серьезную травму. Зубы Львиного Сердца были не сказать чтобы самыми чистыми, а посему существовал риск опасного для жизни воспаления. Доктор с готовностью засвидетельствовал моей мачехе, что драконы вроде моего опасны для общества, и вскоре после этого Львиное Сердце забрали.

– Я замолвлю за него словечко, если ты не станешь устраивать сцен и будешь и дальше вести себя разумно, – сказала мне в тот день мачеха. – В противном случае… – Тут она провела пальцем по горлу, и я все поняла.

Словечко, которое мачеха собиралась замолвить за моего дракона, я жду по сей день. Мне известно лишь то, что он жив и находится за границей, в лагере для опасных нечеловеческих существ.

Так вот, о чем это я. С тех пор как Этци и Каникла получили приглашения на бал, их словно подменили. Этци заказала себе тонны модных журналов и теперь пристает буквально к каждому с разговорами о способах повязывания поясов, полированных костяных пуговицах, плетеных сверкающих нитях, драпированной и жатой тафте, тканях с узором из цветочных бутонов, ромбов или дубовых листьев, мягком или жестком лифе, вырезе декольте (или лучше – с высоким воротом, он ведь более элегантный?), отделке жемчугом, символическом значении аппликаций, о том, использовать ежевичный цвет или нет, ведь это же, в конце концов, цвет Империи, но больше всего ее занимает пикантный вопрос о том, как быть с разрезами на нижних юбках, которые только что вошли в моду. Будет ли нечто подобное на балу желательно или же окажется под запретом? Этци не знает, и это заставляет ее сильно нервничать.

Каникла же придерживается строгой диеты: до бала она непременно хочет потерять половину своего веса, что, на мой взгляд, совершенно невозможно, однако мать поощряет ее в этой затее и каждый день подает дочери зеленые листья, украшенные коричневыми листьями, в маринаде из черных листьев. Мое жестокое сердце смягчается, и я едва не начинаю рыдать, когда Каникла с выражением смертельного презрения на лице запихивает в себя этот салат, который, как утверждает ее мать, сделает девушку стройнее и обуздает ее аппетит. Я задаюсь вопросом, мучила ли мачеха меня когда-нибудь так, как в эти недели перед балом – Каниклу, и прихожу к выводу: нет, по-моему, ничего настолько ужасного со мной она не делала!

Раздается звон дверного колокольчика, и я со всей своей натренированной скоростью несусь открывать для гостя дверь. Это портной с ворохом бальных платьев, которые, конечно, еще можно переделать и адаптировать к предпочтениям уважаемых дочерей, как он многословно объясняет, входя в салон.

Моей мачехе чрезвычайно трудно держать под контролем своих уважаемых дочерей, потому что они обе тут же бросаются на принесенные платья и вырывают друг у друга из рук невесомые нежные ткани.

– Это мое! – кричит Каникла. – О, этот цвет, этот воздушный душистый тюль!

– Поросячий розовый для моей сладенькой марципаночки! – восклицает Этци с наигранной, фальшивой нежностью. – Безусловно, это как раз для тебя, Ники!

– Ну… – начинает портной, но замолкает, не зная, как повежливее выразиться. Если Каникла попытается натянуть розовое платье с широкой пышной юбкой через голову, оно обязательно туго стянет ее грудь, и если ее не стошнит, то уж наверняка сдавит так, что она не сможет даже вздохнуть. А позднее, когда Каникла попытается снять этот наряд, тонкая ткань непременно порвется.

– Руки прочь! – резко обрывает моя мачеха. – Каникла, Этци, сейчас вы сядете и выслушаете то, что вам посоветует портной. И только если он решит, что платье можно примерить, вам будет позволено до него дотронуться. Все ясно?

Мои сводные сестры подчиняются и плюхаются – одна в кресло, другая на диван. Мне любопытно, и я останавливаюсь, хотя в данный момент мне в этой комнате делать нечего. И тут меня осеняет: я хватаю метелку и принимаюсь обмахивать ею большое напольное зеркало, делая вид, что очень занята тем, чтобы очистить его от пыли, но мачеху не обмануть. Она резко разворачивается ко мне, стоящей без дела:

– Прохлаждаешься? – спрашивает она. – Что сегодня на обед?

– Картофельно-овощное рагу, – отвечаю я. – Оно уже готово, остается только разогреть.

– Овощное рагу? Слишком просто. Нельзя было добавить хотя бы пару сморчков?

– Их больше нет, последние я израсходовала вчера.

Портной переводит взгляд с моих сестер на принесенные платья, и его лицо обретает все более и более отчаянное выражение. Но потом он обращает внимание на меня, и кажется, в глубине его души каким-то непостижимым образом зарождается надежда.

– А как же она? – спрашивает он. – Она ведь тоже не замужем. Для нее я тоже должен подобрать бальное платье?

– Она не приглашена.

– Но были приглашены все одинокие девушки от шестнадцати лет!

– Ей пятнадцать!

– Нет, мне… – начинаю возражать, но мачеха меня перебивает.

– Сморчки! – почти кричит она. – Добудь их, чтобы наше рагу стало хотя бы съедобным! Пресный овощной суп – не то, с чем я сегодня согласна мириться!

Я медлю. Во-первых, потому, что мне семнадцать, а не пятнадцать. Во-вторых, мне очень хочется посмотреть, как мечты Этци и Каниклы о бале разобьются в пух и прах в условиях ограниченной реальности. А в-третьих, потому что чувствую в себе предосудительное и непреодолимое девичье желание примерить одно из этих платьев.

– Вон! – приказывает моя мачеха. – Когда ты станешь достаточно взрослой, то получишь собственное бальное платье, но сегодня единственная цель твоего существования – это наш обед. Я не помню, чтобы в этой гостиной когда-либо росли сумрачные сморчки, так что отправляйся туда, где сможешь их найти!

– Мне, между прочим, семнадцать, – объясняю я удивленному портному и мачехе.

– А мне , – отвечает она, – уже начинает не хватать терпения. И я скажу тебе только одно: Львиное Сердце!

Ну что ж. Я разворачиваюсь и иду мимо большого напольного зеркала в сторону выхода. И не могу удержаться от того, чтобы не взглянуть мельком в это зеркало и представить, как бы выглядела в бальном платье я.

Конечно же, прежде, чем я отправилась бы на бал, мои волосы были бы вымыты и расчесаны до блеска. Они были бы заплетены и уложены в затейливую прическу, совершенно не похожую на ту пухлую войлочную копну, что я ношу на голове сейчас, потому что у меня нет ни времени, ни желания заниматься своими волосами. По утрам я скручиваю их в огромный узел, закалываю шпильками – и все.