Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 1

Взращенный для интриг, Гу’Рулл не питал иллюзий в отношении здравого ума Матроны. Ее нелепые представления о божественных структурах веры плохо подходили и ей, и всем к’чейн че’маллям. Матрона искала почитателей и прислужников среди людей, но люди слишком хрупки, слишком слабы, чтобы представлять какую-либо ценность. Женщина Калит – живое тому доказательство, несмотря на дар восприятия, полученный от Гнезда Асиль, дар, который должен был придать уверенность и силу, но превратился в слабом умишке в новый инструмент самообвинения и жалости к себе.

Это восприятие ослабеет за время поиска, ведь быстрая кровь Калит уже сейчас ослабляет дар Асиль, а пополнять его она не может. Дестриант вернется к своему природному уму – весьма скудному по любым меркам. Она и так уже бесполезна, по мнению Гу’Рулла. И в этом бессмысленном походе она станет обузой, лишним грузом.

Лучше убить ее как можно скорее, но, увы, распоряжения Матери Асиль не давали развернуться. Дестрианту надлежит выбрать Смертного меча и Кованого щита из своих сородичей.

Саг’Чурок подробно поведал о первом неудачном выборе. Сплошным недоразумением оказался первый избранный: Красная Маска из оул’данов. И Гу’Рулл не верил, что Дестриант справится лучше. Люди, может, и процветают в своем мире, но просто потому, что плодятся, как дикие ортены. Других талантов у них нет.

Убийца Ши’гал поднял плоскую морду и распахнул узкие ноздри, внюхиваясь в прохладный ночной воздух. Ветер с востока, как всегда, нес запах смерти.

Гу’Рулл заглядывал в печальные воспоминания Дестрианта и потому знал, что искать спасения на востоке, на равнине под названием Элан, бесполезно. Саг’Чурок и Гунт Мах отправлялись на запад, в Оул’дан, и там также потерпели неудачу. На севере – запретное, безжизненное царство льда, суровые моря и жгучий холод.

Значит, идти нужно на юг.

Убийца Ши’гал не осмеливался покидать Ампелас Укорененный восемь веков. За такой короткий промежуток времени вряд ли что-то могло сильно измениться в землях, которые люди называли Пустошь. Тем не менее предварительная разведка имеет смысл.

С этой мыслью Гу’Рулл расправил месячной давности крылья, растопырив перьевые чешуйки, наполнившиеся ветром.

Затем убийца нырнул с края Лба, крылья развернулись на всю длину, и зазвучала песня полета – тихий, стонущий свист, музыка свободы для убийцы Ши’гал.

Покинуть Ампелас Укорененный… слишком давно Гу’Рулл не ощущал такого… такого веселья.

Под челюстью впервые открылась пара новых глаз, и новое видение – неба над головой и земли внизу – на мгновение смутило убийцу, но вскоре Гу’Рулл смог разобраться, и две панорамы слились в громадный вид мира вокруг.

Новая особенность Асиль была действительно блестящей. Присуща ли такая изобретательность безумию? Возможно.

Породила ли такая возможность надежду в Гу’Рулле? Нет. Надежды быть не может.

Убийца парил в ночи, высоко над разрушенным, почти безжизненным пейзажем. Как осколок убитой луны.

Он был не один. Да и не помнил, чтобы когда-нибудь был один. Такое просто невозможно – он и сам это понимал. Судя по всему, он бестелесен и способен странным образом перемещаться от одного попутчика к другому почти по своей воле. И если они умрут или найдут способ избавиться от него, похоже, он исчезнет. А ему так хотелось остаться живым и парить в эйфорическом изумлении этих попутчиков, странной разрозненной семьи.

Они пересекали дикую пустыню – постоянно встречались равнодушные сломанные скалы, нанесенные ветром дюны серого песка и осыпи вулканического стекла. Вокруг – только беспорядочные холмы и хребты, и ни деревца до самого изломанного горизонта. Солнце над головой мутным глазом пробивалось сквозь жидкие тучи. Горячий воздух обдувал непрестанным ветром.

Единственным пропитанием для путников служили стайки покрытых чешуей грызунов – их мясо на вкус напоминало пыль – и множество ризанов, у которых мешки под крыльями были наполнены молочной водой. Днем и ночью их преследовали накидочники, с беспримерным терпением ожидая, что кто-то упадет и не поднимется, но ничего такого не происходило. Перелетая от одного путника к другому, он ощущал скрытую решимость каждого, неиссякаемую силу.

Такая стойкость, увы, не мешала, похоже, бесконечному потоку жалоб, пропитывающих все их разговоры.

– Какая расточительность, – говорил Шеб, корябая зудящую бороду. – Вырой несколько колодцев, сложи из этих камней дома, лавки и прочее. Тогда получится что-то стоящее. А пустошь бесполезна. Мечтаю о дне, когда все это послужит людям, все на поверхности земли. Города сольются в один…

– Тогда не будет ферм, – возразил, как всегда, мягко и робко, Ласт. – А без ферм не будет еды…

– Не валяй дурака, – отрезал Шеб. – Фермы, конечно, будут. Просто ни клочка этой бесполезной земли, где живут только проклятые крысы. Крысы в земле, крысы в воздухе, жуки да кости… ты можешь представить столько костей?

– Но я…

– Замолкни, Ласт, – оборвал Шеб. – Ты всегда несешь чушь.

Заговорила хрупким, дрожащим голосом Асана:

– Только, пожалуйста, не подеритесь. Шеб, все и без драки ужасно…

– Берегись, карга, а то и тебе достанется.

– А со мной не хочешь сцепиться, Шеб? – спросил Наппет и сплюнул. – Вряд ли. Всего лишь языком чешешь, Шеб, и только. Как-нибудь ночью, когда заснешь, возьму и отрежу тебе язык и скормлю его драным накидочникам. Кто-то против? Асана? Бриз? Ласт? Таксилиец? Раутос? Никто, Шеб, мы все спляшем от радости.

– Меня увольте, – сказал Раутос. – Я достаточно настрадался, когда жил с женой; нужно ли говорить, что я по ней не скучаю?

– Опять Раутос погнал, – прорычала Бриз. – Моя жена то, моя жена сё. Меня уже тошнит от рассказов о твоей жене. Ее же здесь нет, правда? Небось ты ее утопил и поэтому бежишь. Утопил в своем роскошном фонтане: держал под водой и смотрел в распахнутые глаза, а она, раскрыв рот, пыталась кричать под водой. А ты смотрел и улыбался – вот что ты делал. Я не забыла, такое не забыть, это было ужасно. Ты убийца, Раутос.

– А теперь и эта погнала, – хмыкнул Шеб, – и опять про утопление.

– Можно отрезать и ее язык, – улыбнулся Наппет, – и Раутоса. И не будет дерьма про утопление, про жен – и никаких жалоб; с остальными-то все нормально. Ласт, ты ничего не говоришь, а если говоришь, никого не раздражаешь. Асана, ты знаешь, когда следует держать рот на замке. А Таксилиец вообще почти всегда молчит. Только мы, и будет…

– Я что-то вижу, – сказал Раутос.

Они все – он почувствовал – напряглись; их глазами он увидел на горизонте громадный силуэт, нечто устремленное в небо – слишком узкое для горы, слишком громадное для дерева. Торчащий, видный за многие лиги зуб.