Роберт Л. Андерсон - Страна снов

Но Мира была неопытна, и Деа легко вышла в одну из дверей на свежую зеленую траву. Ходить в чужом сне было все равно что ходить по чужому дому – все кругом незнакомое, и Деа инстинктивно знала, что лучше ничего не трогать.

В нескольких десятках метров от нее Мира играла в теннис, бегая по корту на сильных стройных ногах, всякий раз с увесистым шлепком точно попадая по мячу. Теннисные мячи в полете превращались в птиц и взмывали в небо. Вскоре вверху уже кружилась дюжина птиц, будто в ожидании чего-то.

Даже в шесть лет Деа поняла, что вторглась во что-то очень личное. Птицы выстроились в фигуру, напоминающую воздушного змея, настолько большую, что она закрыла небо. Двор заволокло тенью, и Деа поняла – пора просыпаться.

Снаружи шел дождь. И впервые в жизни сердце Деа билось нормально.

Мириам знала, что сделала Деа. Тогда девочке это не показалось странным – это же мама, она все знает. Например, как сделать вкусный куриный суп, добавив сливки и помидоры в банку «Кэмпбеллс», или поймать на язык одну капельку дождя, или что зеркала и открытые водоемы – это плохо, а часы – хорошо.

В тот день Мириам сидела за кухонным столом, стиснув чашку чая так, что Деа видела каждую вену на маминых руках, и объясняла правила хождения в чужие сны.

Первое правило, которое Деа угадала сама, – никогда не пытаться что-то изменить или вмешаться в сон другого человека.

Второе правило вытекало из первого: Деа может ходить в сны, сколько хочет, если проявит осторожность и не забудет правила, вот только нельзя повторно входить в сны одного и того же человека.

Третье правило: ее не должны видеть.

Мириам объясняла и другое: птицы во снах – вестники и служат провожатыми, возле зеркал и воды границы между мирами тоньше, а часы охраняют их с Деа от вторжения с той стороны. Но Деа почти не слушала, расстроенная запрещением еще раз побывать во сне Миры.

– А почему второй раз нельзя? – спросила она.

Мать взяла ее за подбородок.

– Я не дам им найти тебя, – сказала она, уставившись на Деа расширенными глазами, будто пытаясь передать тайное послание. Деа угадала мамин страх и испугалась сама.

– Кому? – спросила она, догадываясь об ответе.

– Чудовищам, – просто ответила Мириам.

Начиная с шести утра, даже в субботу, часы отбивали время, затевая перезвон каждые шесть часов. Сперва полдюжины одновременно, потом просыпались еще несколько, и наконец остальные. У Мириам было больше двадцати часов – со звоном, музыкой, гонгами и свистками. Мириам любила часы – они ее успокаивали, вытаскивая в утро звуками своих зубчатых колесиков и прочей механики.

Деа привыкла. Часы кочевали с ними повсюду. Как правило, она уже не просыпалась под привычный перезвон, но сегодня Деа резко открыла глаза и долгий сумбурный миг не могла вспомнить, где она, в каком городе и в какой части страны. Как только замолчали последние часы, Деа перевернулась на другой бок, натянула одеяло на голову и заснула снова, глубоко и, как всегда, без сновидений. Так, казалось ей, люди плавают, погружаясь в воду.

Когда она снова проснулась, солнце сочилось сквозь бумажные жалюзи. Шел уже двенадцатый час. Внизу на кухне слышались шаги матери. Деа очень нравился здешний простор, личное пространство. Она ненавидела Филдинг и скучала по Чикаго и даже Хьюстону, но там они с матерью жили на голове друг у друга, иногда ночуя в одной комнате.

Деа оделась, не глядя, что надевает, затем подошла к шкафу и из-за кучи кроссовок, сапог и шлепанцев, изношенных до картона, достала маленькое зеркало. Мириам не держала в доме ни единого зеркала – всякий раз, переехав, она в первую очередь снимала шкафчики в ванной. У Деа собралась целая коллекция запрещенных зеркал с дворовых распродаж: ручные в потускневшей серебряной оправе, круглые из пудрениц, мутные от толстого слоя старой пудры. В прошлом году она невзначай проговорилась Голлум, что собирает зеркала, и на день рождения подруга преподнесла ей красивое хромированное зеркало с ручкой, явно старинное и такое тяжелое, что его приходилось поднимать с натугой. При виде подарка Деа так и ахнула, зная, что у семьи Голлум практически нет денег.

– Не волнуйся, – сказала Голлум, словно читая мысли Деа. – Я его украла.

Разумеется, она шутила. Деа была смущена и пристыжена щедростью подруги, притом что сама подарила ей плед с рукавами расцветки «под леопарда» (хотя Голлум просто помешалась на пледах с рукавами). Хромированное зеркало и фотография отца, выставленная в гостиной, были тем немногим имуществом, которым Деа дорожила.

Она поглядела в зеркало. Волосы: буйные и густые. Кожа: чистая. Ее главная красота. Глаза: бледно-голубые, как льдинки. Скорчив гримасу, Деа спрятала зеркало.

– Тебе получше? – спросила Мириам, когда дочь сошла вниз. Как всегда, она знала, что Деа снова ходила в сны.

– Немного, – Деа отпихнула с дороги Тоби и подошла к кофеварке.

Неделю назад она незаметно сунула в карман дешевую пластмассовую заколку, которую Шона Макгрегор оставила на скамейке после физкультуры. Заколка, конечно, не совсем то: идеальные для проникновения предметы – те, которыми дорожат и берегут, вроде драгоценностей или бумажника. Мириам считала, что мозг трансформирует предметы, которые мы ценим, в продолжение нашего тела. Коснуться любимого ожерелья – это почти как взять за руку: становится куда легче проникнуть в сон.

Прошлой ночью Деа почти час сжимала заколку в кулаке, прежде чем протиснулась в сон Шоны.

Она вышла оттуда довольно быстро, прежде чем сон успел измениться. Шоне снилась банальная вечеринка в цокольном этаже дома; в реальной жизни Деа на такие не звали. Как она и подозревала, там было тесно и скучно – потные старшеклассники из самых популярных и пластмассовые стаканы. Были, впрочем, и незнакомцы – один красивый, как из сказки. Может, это прекрасный принц Шоны Макгрегор?

Притаившись за одной из стен воздвигнутой подсознанием Шоны структуры (полуразрушенного замка, увешанного побитыми молью гобеленами и пустыми рамами), Деа рассматривала юношу, испытывая смутное влечение. Волосы у него были темные, спутанные, длиной до подбородка, а сильный загар – будто парень много времени проводил на солнце – контрастировал со странным одеянием и старинным поясом, на котором висел нож. Пока остальные танцевали под неслышную музыку, он неподвижно стоял и наблюдал, совсем как Деа, будто правила воображения Шоны на него не действовали.

Неожиданно он повернулся туда, где стояла Деа, и она поспешно вышла из сна.

Мириам обняла Деа, и даже через одежду девочка почувствовала, какая мама худая.

– А тебе? – спросила она.

– Со мной все прекрасно. – Мама взялась за кофеварку.