Майкл Муркок - Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти

Из-за большого дронта, что выстрижен был из куста, донесся вопль, и показалось долгоногое создание, одетое явно в шахматный доспех; оно перебежало тропу, вломилось в следующий кустарник и выпало на лужайку. Королева и ее леди изумленно замерли, увидав засим трио стражей – брыжи и табарды колышутся, шапки наискось, мечи наголо, – что гнались за бронированной, отблескивавшей фигурой, а вслед стражам, одышлив, умоляющ, в перепятнанной блузе и бархатной шапочке, мастер Толчерд вопил:

– Держи! Держи! Не повреди!

– Мастер Толчерд! – Глас Королевы притормозил его на полушаге, каковой он преобразил в неловкий поклон, не отнимая глаз от солдат и их добычи. – Кто сей, сир? – Королева была повелительна – по привычке, и, может быть, желая позабавить двух своих подруг. – За кем они гонятся, мастер Толчерд?

Он попытался заговорить. Захлопал руками. Он был в агонии, в незримых тисках.

– Мадам. Потребно лишь малое вмешательство. Простите меня.

– Некий ваш слуга? Некий пленник тана?

– Нет, Ваше Величество. Не совсем слуга. Ах ты ж! – Ему не терпелось продолжить преследование. Он метал беспокойные взгляды на сверкающую, будто разграфленую на клетки фигуру, что обегала теперь раз за разом солидный тисовый кустарник, остриженный под замок, уплощила рассаду трехцветных фиалок и повергла наземь одного солдата.

– Я решила поначалу, – сказала леди Блудд, – что сир Танкред сбежал из Башни. – Она раскаялась в недостатке такта и схлопнула восхитительные губки.

– Кто сей, сир? – вопросила Королева.

– Харлекин, мадам.

– Лицедей? Что роднит его с вами?

– Он мой, мадам. Сделан мной, мадам. Механическое существо, мадам. Я намеревался представить его вам – преподнести его в дар, позднее. Только, молю вас, мадам, велите стражам его не повредить. Машинерия там деликатная.

– И весьма бегучая? – Королева развлекалась.

– На данном этапе. Сие будет поправлено. Если позволите продолжить, мадам.

– Постарайтесь не уничтожить весь наш сад, мастер Толчерд.

Изобретатель наскоро поклонился, благодарен, и вновь заторопился, вопя оставшимся стражникам:

– Держи! Так вы его повредите. Дайте мне добраться до рычага, и он заглохнет!

Три женщины уселись на каменную скамью и засмеялись с непосредственностью, коей не наслаждались много недель.

Однако именно сей смех вновь напомнил бедной Глориане о ее долге, ибо она желала возвернуть своему Двору уверенность, счастливую веру, что пребывала под угрозой. Монфалькон, затерявшись в темных подозрениях, более не прилагал воли к установлению спокойства, хотя и клялся, что цель его неизменна. Лорд Ингльборо, неуклонно обрастая недугами, не мог поддерживать Королеву, а пол-Совета были словно маловнимательны, поглощены собой. Даже исследовательский восторг доктора Ди убыл, хотя тот почти и не покидал своего обиталища. Видя в себе предательницу леди Мэри, Глориана, в свой черед, ощущала себя преданной Советом, хотя, не исключено, была слишком к тому требовательна. Она твердо решила, что лишь своми усилиями вернет Двору благодушие и добрую волю. Она должна возжечь подданных. Она должна вытравить из них тревожность. Она должна быть Альбионом и играть для них имперскую роль. Не стало никого, на кого она могла бы положиться, кроме Уны, – и Уна была, в основном, личной подругой, первостепенно заботящейся о личных нуждах Глорианы. Королева приказала себе прекратить смех и сидение, после чего попрощалась с дамами.

– Я созвала мой Тайный Совет, и он меня ожидает, – сказала она.

Графиня Скайская посерьезнела и собралась было задать вопрос, однако Глориана уже плыла меж шипучих игуан и трубливых павлинов обратно к двери своих покоев.

В Тайной Палате члены Совета Королевы – потеющие лица пестры от пылающих бликов, бросаемых сверху грандиозным витражом, тела облачены в цвета, соперничающие с величием сего окна, разряжены по-летнему пышно, – собрались чуть припоздало.

На кресле, превращенном посредством шестов в паланкин, слуги внесли лорда Ингльборо. Его сердце все еще запиналось; во всех его членах гнездилась ныне подагра, он едва мог подписывать документы собственным именем и терпел значительные боли, чуть ослабляемые различными зельями, но не проходящие ни от одного. Он по-прежнему носил полный церемониальный костюм, официальные платье и цепь, источал властность, но мудрые глаза его все чаще затуманивала боль. Подагра распространилась столь внезапно, словно привнесена самым воздухом, навлекшим на Двор убийство, что сир Амадис Хлебороб, по временам склонный к суеверию, взвешивал мысль, не стала ли леди Мэри жертвой беса, призванного каким-нибудь коллегой доктора Ди, и не бродит ли сей бес беспрепятственно по Двору, навевая помешательство, болезнь, горесть. Он бросил чрез стол взгляд на доктора Ди, казавшегося старее, хрупче, почти таким же слабым, как Ингльборо, и притом странно бодрым. Сир Амадис отогнал мысль прочь и задержался на более приятных вещах: маленькой любовнице, что приходила утолить его печали, очень вовремя. Вскоре сие мгновение миновало, ибо сир Амадис припомнил безжалостные потуги лорда Кровия Рэнслея охмурить девчонку, включая и намеки, совсем недавно, на то, что супруга сира Амадиса будет поставлена в известность. Лорд Кровий, вдовец, коего обхаживал лес незамужних дам, искал, по мнению сира Амадиса, совратить прелестницу лишь назло. В прежние дни сир Амадис был бы искушаем уладить дело вызовом. Он сожалел о забвении некоторых Герновых обычаев и свирепо глянул на сидевшего против него потенциального соперника. Лорд Кровий притворился, что его не замечает.

В другом месте мастер Флорестан Уоллис сидел, сочиняя вирши на бумаге, и тонкие ученые черты его несли печать почти смехотворного безмятежья, рядом же мастер Орм гудел мотив и внюхивался в букетик цветов, видимо столь же довольный жизнью, пусть по-своему, как и товарищ по Совету. Мастер Галлимари занимался своими предуготовлениями. Сир Вивиан Сум втихую бранил жару, брызгал испариной на стол и письменные принадлежности, премного оправдываясь. Мастера Стрелдич и Бьюцефал оба зевали и болтали через голову сира Вивиана, вертя беседу вокруг иссушающей природы зноя, что целый день клонил их в сон.

Лорд Монфалькон, упокоив себя в кресле, с лицом темным от забот, смотрел вдоль длинного стола на Тайный Совет и спрашивал себя, как удалось ему спутаться со столь слюнявой шайкой хлыщей и суесловов. Он решил постепенно заместить их, всех до единого, даже Лисуарте Ингльборо, что слишком одряхлел для своих обязанностей. Он вспоминал, с какой тщательностью отбирал сих мужчин за качества характера и интеллекта. И вновь он усомнился в своем суждении, однако же был прерван, как ни смешно, сиром Орландо Хозом, задыхавшимся, в белом, побеждающим пуговицу дублета, извиняясь за опоздание. Эбеновая кожа его казалась нездорового оттенка, и он, тоже потея, ударял в нос лавандовой водой и женской опочивальней, да и остальные почти все пованивали розой или маком. Славная коллекция увядающих цветиков, думал Монфалькон. Первый кризис вблизи от дома за почти тринадцать лет – и они полегли лапки кверху. А все-таки, дивился он, неужто одно лишь убийство так их поразило? Не очень-то вероятно. Он тосковал по части своих прежних, жестких коллег, все они мертвы, в ссылке или на пенсии, уж они бы дали проблеме отпор практическим пониманием. Слугу-другого на дыбу, аристократу-другому пригрозить обвинениями в колдовстве – и правда выплыла бы, захлебываясь воплем, наружу.