Майкл Муркок - Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти

Доктор Ди в отвращении метнул в Фила мрачный взгляд, мастер Уоллис потянул юношу на себя, тот вырвался, ощерился, прошелся по покоям, приветствуя различных своих друзей, в то время как Уоллис стоял, разинув рот и глаза умоляюще, потом обернулся.

Гермистонский тан застыл, будто напоролся на Горгоновы очи.

– Ариох! Что здесь такое? – Огромная борода его встопорщилась. – Я не видел ничего хуже за все скитания меж мирами.

На сие Королева улыбнулась. Она воздела пальцы:

– Идите же к нам, дражайший мой тан. Вы принесли вести о своих приключениях? Приведете ли вы новых пленников, как привели нам капитана Квайра?

Тан попунцовел, затем уставился на Квайра.

– Капитан, сия женщина вас растлила!

Королеву развлекло и сие тоже.

– Напротив, сир!

– Что сие за место?

– Здесь обретают усладу, – сказала она.

– Мадам… – Доктор Ди изменился лицом. По одной стороне его змеился длинный, частично заживший шрам. Ди попытался прикрыть его седыми волосами. – Мы привели вам тана, потому что он желает кое-что до вас донести…

– Вы развлечете нас, милый тан? Помните: вы явились на Осеннее Пиршество.

– Развлеку? Нет, увы, мадам. Я виделся с маркграфом Симлы. Татары выстроились вдоль границ Империи и приготовляются на нас напасть. По их сведениям, война начнется в середине сего месяца. Здесь присутствует изменник, что их оповещает.

– Кто сей изменник, сир? – Легко.

– Маркграфу неведомо.

Королева опустила глаза на сира Орландо Хоза, что сидел не без стесненности на своих подушках.

– Вы что ни день встречаетесь с татарским послом, сир Орландо. Многое ли он вам сообщил?

Сир Орландо повел плечами.

– Ничего определенного, мадам. Полагаю, татары желают войны, как наверняка желает ее и всякий иной. Но вы, я знаю, не расположены слушать подобное.

– Вы не слишком конкретны, сир.

– Убаша-хан намекнул на то, что Татария имеет в виду атаковать части Индии и Катая, едва разразится война меж другими народами. Сие, они уверены, незатруднительно, коль скоро, как он выразился, воспылает весь шар земной. – Сир Орландо вещал беззаботно, как утративший надежду убедить собеседника в своей правоте.

– Однако же никаких точных вестей?

– Нет, мадам. Когда Жакотты пойдут против Арабии, сие, несомненно, станет знаком.

– Велите доставить сколько-то Жакоттов ко Двору, – сказала она.

Он взглянул на нее в надежде.

– Завтра, мадам?

– На следующей неделе, – молвила она.

– Вестимо, мадам.

Квайр прошептал:

– Возможно, здесь тебе следует действовать поспешнее. Угрозой, например, Жакоттам, что их могут осудить и казнить как изменников.

– В Альбионе нет казней.

– Сие лишь угроза.

– Вестимо. Сир Орландо! – позвала она снова. – Велите сообщить Жакоттам, что они совершают предательство в отношении Державы. Напомните о прежней мере наказания.

Сир Амадис Хлебороб взметнул угрюмый взгляд. Потер лоб, как если бы хотел прочистить мозги.

– Вы более ничего не сделаете с моими вестями, мадам? – вопросил тан.

– Что еще мы в силах сделать, сир?

– Расследовать. Всякий день Держава сползает к Хаосу!

Она взяла и вобрала в себя огромный кубок вина, как бы отвечая Гермистону.

– Я не допущу безнадобного кровопролития, сир, как вы отлично знаете.

– Вы удерживали мир от крупных войн тринадцать лет, – молвил он. – Ныне вы подносите лучину к пушке, что просигналит величайшую войну из всех. Я видел подобные мирового масштаба войны в своих странствиях. Я видел разорение целых континентов – сожженных дотла. Сие и есть судьба Альбиона?

– Разумеется, нет, сир.

Тан сделался мрачен.

– Я отбываю в поисках места повменяемее. – Он взглянул на Квайра. – Она совращает вас, мудрец, всячески уловляя и помутняя ваш рассудок.

Капитан хранил молчание.

Тан смотрел на Ди и Толчерда, даже на Квайра, как бы ожидая, что те к нему присоединятся, но они остались на местах. Он зашагал вон из сераля, и тартан его шелестел гневной, бессильной волынкой.

– Женщину – замуж! Всю гниль – распустить! Хоу!

Мастер Толчерд тактично выждал, когда его друг уйдет; затем выдвинулся, неловок в своем убранстве.

– Мадам, я обещал вам сие зрелище немало месяцев тому. – Конфузливо. – Оно наконец готово. Если консорт сыграет музыку, что я им приготовил, ваши танцоры явятся.

– Мы в нетерпении, мастер Толчерд, – излила она благодарность на его лысую и потную голову.

Взмах руки в сторону галереи музыкантов – и зазвучала бойкая, восхитительная мелодия: разительный контраст с той, что зачала сей вечер. Королева взяла очередной бокал вина. Квайр раскинулся на ложе, рассеянно гладя ее руку.

Мастер Толчерд ударил в ладоши. Из дальнего конца покоев принялись возникать фигуры. То были танцоры в сверкающих костюмах, столь быстроноги и изящны, что труппа мастера Патера смотрелась сборищем калек. Они танцевали все ближе и ближе, крутя пируэты, воспаряя, соприкасаясь руками, и по мере продвижения их к обезлюдевшей арене делались яснее словно бы застывшие маски их лиц – металлические маски с пустотой в глазах и ничего не выражающими ртами. Тут был Харлекин в шахматном костюме и ряд различных клоунов – Дзанни, Пьерро, – Колумбина, Исабелла, – Доктор и дряхлый Панталон. Тут был Скарамуш с показной удалью и длинной шпагой, румяный мушкетер. И они плясали в ряд перед Королевой; потом единомоментно согнулись в поклонах и реверансах, едва прервалась музыка. Каждая деталь их костюмов состояла из металла. Руки-ноги были металлическими и переливались цветами. Из металла были и лица.

– Узрите, – сказал мастер Толчерд горделиво, – моя Механическая Харлекинада!

– Они не люди, мастер Толчерд? – Королева задохнулась. – Ни на волос? Они столь прекрасны!

– Металл, только металл и ничего, кроме металла, мадам. Свет еще не видывал созданий столь утонченных.

(Доктор Ди насладился скрещеньем взглядов с капитаном Квайром.)

Они принялись танцевать снова; разыграли целый спектакль: о любви пресеченной, о любви обретенной, о любви пораженной и любви отомщенной. И хотя их жесткие металлические лица не несли выражения, их механические тела выражали всю историю волнующе. Глориана придвинулась к Квайру, Квайр – к Глориане. Спектакль продолжался. Харлекин полагал себя обманутым Колумбиной, ибо Исабелла, ревнуя, возжелала Харлекина себе, оттого она заставила его поверить, будто Колумбина крутит любовь со Скарамушем. В свой черед, разозлившись, Харлекин отдался Исабелле, чтобы позднее узнать правду и, ринувшись рассказать обо всем Колумбине, грудью встретить мстительный ее кинжал. Выяснив, как было дело, сама она отведывает яд. Последнее движение танца было медленным, похоронным па, как в зерцале отражающим предыдущий пляс ансамбля мастера Патера.