Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)

– Неловко получилось, – пробормотала я себе.

Он усмехнулся и, судя по выражению глаз, его вдруг осенило.

– Хм… интересно, а если…

Он медленно наклонился, и монитор отчаянно запищал еще до того, как наши губы встретились. Но когда это все-таки произошло, прикосновение было легким, почти незаметным, а писк разом прекратился.

Эдвард резко отпрянул и встревожился, но вздохнул с облегчением, увидев на мониторе, что мое сердце по-прежнему бьется.

– Похоже, теперь придется обращаться с тобой еще осторожнее, – нахмурился он.

– Я еще не нацеловалась, – обиделась я. – Не вынуждай меня подниматься.

Он усмехнулся и наклонился, легко дотрагиваясь до моих губ. Монитор снова обезумел.

Внезапно его губы дрогнули, он отстранился.

– Кажется, твоя мама идет, – и он снова усмехнулся.

– Не уходи! – воскликнула я во внезапном приступе паники. Мне стало страшно, что он снова исчезнет, стоит только мне отпустить его.

Он прочел этот страх в моих глазах за долю секунды.

– Я не уйду, – торжественно пообещал он и улыбнулся. – Только вздремну.

Он пересел с жесткого пластикового стула в бирюзовое кресло, обитое искусственной кожей и стоящее в ногах кровати, откинулся на спинку, закрыл глаза и замер.

– Дышать не забывай, – саркастически подсказала я. Он сделал глубокий вдох, не открывая глаз.

Теперь и я слышала мамин голос. Она устало и расстроенно говорила с кем-то, наверное, с медсестрой. Мне хотелось вскочить с постели, броситься к ней, успокоить, пообещать, что теперь все будет хорошо. Но вскакивать и бросаться я была не в состоянии, поэтому с нетерпением ждала.

Дверь приоткрылась, мама заглянула в палату.

– Мама! – шепотом позвала я, вложив в свой голос всю любовь к ней и облегчение.

Увидев Эдварда в кресле, она на цыпочках прошла к кровати.

– Он что, вообще уходить не собирается? – проворчала она себе под нос.

– Мама, как я рада тебя видеть!

Она склонилась, осторожно обняла меня, и мне на щеки закапали горячие слезы.

– Белла, я так перепугалась!

– Прости, мама. Но все уже хорошо, все в порядке, – успокоила я.

– Хорошо уже то, что ты наконец пришла в себя, – она присела на край кровати.

Я вдруг поняла, что понятия не имею, сколько времени прошло.

– Долго я пробыла без сознания?

– Сегодня пятница, дорогая, так что довольно долго.

– Пятница? – Я ошеломленно попыталась сообразить, какой день был тогда, но вспоминать об этом мне не хотелось.

– Некоторое время тебя держали на успокоительных, дорогая, – слишком уж много травм ты получила.

– Знаю, – я отчетливо чувствовала их все.

– Тебе повезло, что рядом оказался доктор Каллен. Такой приятный человек… хоть и очень молодой. И похож скорее на супермодель, чем на врача…

– Ты познакомилась с Карлайлом?

– И с Элис, сестрой Эдварда. Она очень милая.

– Очень, – с жаром подтвердила я.

Она оглянулась через плечо на Эдварда, с закрытыми глазами полулежащего в кресле.

– Ты не говорила мне, что в Форксе у тебя появились такие хорошие друзья.

Я поерзала и тут же застонала.

– Где болит? – встревожилась мама. Эдвард мгновенно открыл глаза, вглядываясь в мое лицо.

– Все хорошо, – заверила я обоих. – Просто забыла, что двигаться не стоит.

Эдвард снова погрузился в мнимый сон.

Пользуясь тем, что мама ненадолго отвлеклась, я поспешила увести разговор от своей скрытности.

– А где Фил? – быстро нашлась я.

– Во Флориде… да, Белла, ты не поверишь! Мы как раз собирались уезжать, и тут такие новости!

– С Филом подписали контракт? – предположила я.

– Да! Как ты догадалась? С «Санс», представляешь?

– Здорово, мама! – воодушевленно, как только могла, откликнулась я, хотя понятия не имела, что это значит.

– Вот увидишь, в Джексонвилле тебе понравится! – захлебывалась она, а я непонимающе смотрела на нее. – Когда Фил завел разговор об Акроне, я немного забеспокоилась – там и снег, и все такое, а ты ведь знаешь, я терпеть не могу холод, и вот теперь пожалуйста – Джексонвилл! Там всегда солнечно, а влажность терпимая. Мы подыскали прелестный домик – желтый с белой отделкой, с верандой, как в старых фильмах, и огромным дубом возле самого дома, и всего в нескольких минутах от океана, вдобавок у тебя будет отдельная ванная…

– Мама, подожди! – прервала я. Глаза Эдварда были закрыты, но лежал он слишком напряженно, чтобы его могли принять за спящего. – Что ты такое говоришь? Я не поеду во Флориду. Я живу в Форксе.

– Теперь это ни к чему, глупенькая, – засмеялась она. – Теперь Фил гораздо чаще будет дома… мы подробно все обсудили, и я готова поменять игры на выезде на половину времени с тобой и половину с ним.

– Мама… – Я колебалась, гадая, какое решение на этот раз окажется самым дипломатичным. – Я хочу жить в Форксе. В школе я уже освоилась, у меня появились друзья. – При этих словах мама снова взглянула на Эдварда, и я привела другой довод: – И потом, я нужна Чарли. Ему там совсем одиноко, а готовить он вообще не умеет.

– Ты хочешь остаться в Форксе? – мама была сбита с толку. Эта мысль оказалась выше ее понимания. Она метнула взгляд в Эдварда. – Почему?

– Я же объяснила: из-за школы, Чарли… ой!

Пожимать плечами не следовало.

Мамины руки затрепетали на весу надо мной, не находя ни единого места, которое можно было бы погладить. Наконец она удовлетворилась моим незабинтованным лбом.

– Белла, дорогая, ты ведь терпеть не можешь Форкс, – напомнила она.

– Не настолько сильно.

Она нахмурилась, некоторое время переводила взгляд с меня на Эдварда и обратно, на этот раз почти демонстративно.

– Это из-за него? – шепнула она.

Я открыла рот, приготовившись соврать, но мама смотрела мне в глаза так пристально, что я поняла: она меня раскусит.

– В том числе из-за него, – призналась я. Пояснять, насколько велика роль Эдварда, было не обязательно. – Значит, с Эдвардом ты уже пообщалась?

– Да, – она колебалась, глядя на его совершенно неподвижную фигуру. – И как раз хотела с тобой об этом поговорить.

Ой.

– О чем об этом?

– По-моему, этот парень влюблен в тебя, – приглушенно и укоризненно заявила она.

– Мне тоже так кажется, – согласилась я.

– А ты как к нему относишься? – в мамином голосе слышалось плохо скрытое любопытство.

Я вздохнула и отвернулась. Как бы я ни любила маму, такие темы с ней лучше не обсуждать.

– Я от него без ума.

Наверное, так полагается говорить о своем первом парне.

– Знаешь, он кажется очень славным. Господи, а уж красавец, каких мало! Но ты же совсем ребенок, Белла… – Голос звучал неуверенно: насколько мне помнилось, последнюю попытку по-родительски настоять на своем она предприняла, когда мне было восемь лет. Я узнала собственный благоразумный и твердый тон, которого придерживалась, обсуждая с ней мужчин.