Эмили М. Роуз - Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе

Обвинения в ритуальном убийстве были широко распространены как географически, охватывая северную и южную Европу, Ближний Восток и Америку, так и хронологически, с XII по XX века. Они также имели политические, экономические и правовые последствия колоссального значения. Кровавый навет был не просто обычным мотивом религиозного фольклора, как его теперь часто описывают.

При перечислении соответствующих эпизодов в Средние века не принимается во внимание непосредственный культурный контекст, в котором распространялись такие обвинения. Предполагаемые жертвы прославлялись в балладах и песнях, изображались вместе с Девой Марией на живописных панно и на алтарях, в их честь освящались церкви по всей Европе, их мощи хранились в соборах. Евреев, совершавших эти убийства, также представляли в рукописях, скульптурах, картинах и на витражах. В современную эпоху такие изображения появлялись в печати, на плакатах и открытках и даже на обложках журналов, на видных местах на автобусных остановках, в столовых разных компаний, в парках 24 24 Кровавый навет активно пропагандировали на обложках печально известного таблоида Der Stürmer , издававшегося Юлиусом Штрайхером; их размещали на специальных Stürmer-kasten , стендах, распространенных по всей Германии. . Правовые, финансовые и богословские корни кровавого навета уже давно иссохли, но он оставался влиятельным культурным концептом 25 25 В подзаголовках недавних работ на эту тему встречаются такие фразы, как «вековая ненависть», «смертельная одержимость» и «пик ненависти». См.: Bale A. Some Blood and a Lot More Ink // Journal for the Study of Antisemitism. 2011. № 3. P. 782. .

Попытки объяснения обвинений в ритуальном убийстве, возникавших в разные времена и в разных местах, при весьма различных общественных, религиозных и политических обстоятельствах, необходимо исходят из всеобъемлющих теорий, опирающихся на антропологию, фольклор, психологию и общественные науки, но не на историю. Долгое время исследователи полагали, что истоки кровавого навета восходят к античности, что он являлся продолжением преследований римлянами христиан, когда-то считавшихся иудейской сектой 26 26 Encyclopaedia Judaica. Blood Libel: Origins // Encyclopedia Judaica. First ed. 1971; second ed. Jerusalem: Macmillan Reference USA in association with Keter Publishing House, 2007. Vol. 3. P. 774–776. . Некоторые искали корни навета в таких различных сферах, как еврейские обряды обрезания, кошерный забой скота, праздник Пурим, еврейские праздничные блюда (например, маца, харосет 27 27 Блюдо, подаваемое на Пасху, приготовляется из различных орехов, вина и воды. – Прим. перев . , хоменташ 28 28 Блюдо, подаваемое на стол в Пурим. – Прим. перев . ), еврейские погромы времени Первого крестового похода или ощущение вины за брошенных или беспризорных детей 29. Многие современные авторы видят в кровавом навете или извращение, или предлог демонизировать евреев, особенно евреев-заимодавцев 30. Другие рассматривают его как пример психологической проекции 31. Утверждалось, что христиане сомневались в своей вере, и отсюда рождались «иррациональные фантазии»; например, Томас Монмутский вообразил себе ритуальное распятие, чтобы укрепить собственную веру. На данный момент существует уже обширная специальная историография по обвинениям в ритуальном убийстве 32. В частности, много внимания уделялось Уильяму Норвичскому – с тех самых пор, когда в конце XIX века антиквар М. Р. Джеймс обнаружил в приходской библиотеке в Суффолке полный текст его «Жития» и вместе с Огастесом Джессопом, почетным каноником Норвичского собора, отредактировал и опубликовал ставший классическим перевод 33. «Житие и страсти» недавно были заново переведены для современной аудитории, включая фрагменты, выпущенные викторианскими переводчиками из соображений пуританской благопристойности 34.

Согласно общепринятой ныне точке зрения, кровавый навет был общеевропейским феноменом, и историческая правда о нем никогда не станет известна 35. Литература на эту тему – полемическая, религиозная, научная и апологетическая – обширна и иногда противоречива 36. Но именовать обвинение в ритуальном убийстве мифом, фольклором, легендой, называть его басней или литературным мотивом, отмахиваться от него как от простой фантазии или безосновательного слуха значит, по сути дела, утверждать, что для первоначальной истории существует некая вневременная основа. Мнение, будто этот навет находится за пределами рамок исторических изысканий, не только не снижает его значимости, но, напротив, придает ему незаслуженную силу, ибо тем самым вина имплицитно возлагается на его жертв. Еврейские же обычаи, например, упомянутые выше, предположительно послужившие основой обвинения, часто привлекали даже больше внимания, чем сама клевета.

Хотя обвинение в ритуальном убийстве воспринимается как нечто средневековое, наиболее широко оно распространилось уже в Новое время, а XIX век превзошел в этом отношении все предшествующие столетия вместе взятые, особенно в 1870–1935 годы 37. Известные даты часто оказываются обманчивыми, поскольку если не во всех, то во многих случаях такое обвинение выдвигалось задним числом, иногда годами, десятилетиями и столетиями спустя после предполагаемых событий 38. Если подобное не произошло сегодня, всегда можно было сказать, что оно случилось раньше. Кровавый навет (к которому впоследствии добавилось обвинение в осквернении гостии – облатки для причастия) стал стандартным оговором с узнаваемыми персонажами. Его можно было перелицовывать и наполнять подробностями, связанными с конкретным местом и временем, для каждого следующего поколения.

Поэтому данная книга прежде всего посвящена тем, кто первый рассказал эту историю, а не персонажам их повествований. В ней рассматривается не то, что предположительно делали, думали, говорили и во что верили «вневременные» безымянные евреи, но то, что делали, думали, говорили и во что верили конкретные христиане в конкретное время, в конкретном географическом, политическом и религиозном контексте. Эта книга не столько о тех ментальных конструкциях, которые эти люди создали для себя, сколько о действиях, которые были предприняты на основании этих конструкций. Мой предмет – не вечные истины христианско-еврейских отношений, но особенная их коллизия, взятая во всех ее аспектах, начиная от ее возникновения, истолкования и культурного конструирования и заканчивая распространением в качестве нарратива, получившего очень долгую жизнь.

Ил. 4. Современный вид Маусхолд-Хита (в то время называвшегося Торпвуд) около Норвича, место, где в 1144 году было найдено тело Уильяма из Норвича