Майкл Эрард - Феномен полиглотов

Даже если представить, что все носители языка говорят одинаково, вызывает вопрос достоверность их оценки уровня знаний языка иностранцем. Ведь можно иметь произношение как у носителя языка, но при этом не иметь достаточных навыков для составления собственных, а не заученных фраз. Весьма спорно считать владеющим иностранным языком «в совершенстве» того, кто способен лишь бегло соединять слова, не задумываясь о вкладывании в них смысла. То, что часто называют «владением в совершенстве», на самом деле может быть всего лишь убедительной имитацией. Вполне возможно, что Меццофанти умел демонстрировать лишь видимость владения большинством из языков. Одним из доказательств служит его явное стремление к освоению фонетики, которое Рассел подметил, описывая английское произношение Меццофанти (курсив его): «Если бы я был настроен очень критично, – писал этот ирландец, – я мог бы сказать (как ни парадоксально это прозвучит), что по сравнению с речью носителей языка его произношение было слишком правильным, чтобы звучать абсолютно естественно ».

Менее очевидное предположение заключается в том, что точной оценке способностей Меццофанти препятствовал его социальный статус. Его встречи с визитерами, вероятно, имели довольно формальный характер и не предусматривали разговоров на неожиданные или личные темы. Он имел возможность контролировать направление беседы, с тем чтобы никто из посетителей не мог поставить под угрозу его репутацию полиглота. Кто из современников осмелился бы заявить, что католический кардинал на самом деле не знает того языка, владение которым декларировал?

Легенды о способностях Меццофанти имели и иные источники. Посещавшие Италию туристы живо интересовались выдающимися событиями, прославляющими или, напротив, вызывающими отвращение к католической церкви. В поисках контраргументов для своих противников, утверждавших, что католицизм представляет собой живой труп, церкви было выгодно представлять миру такого Меццофанти, который являл бы собой некий идеальный, теологически чистый образ, – именно таким он и предстает в биографии, написанной Расселом.

Легко упустить из виду и тот факт, что представления об уровне владения иностранным языком со временем меняются, и предположение, согласно которому оценка «владеет в совершенстве» имела в восемнадцатом веке тот же смысл, что и сейчас, является в корне неверным. Так, например, в 1875 году удовлетворительным знанием французского языка по стандартам Гарвардского колледжа считалось умение переводить отрывки «легкой» французской прозы. То есть для того, чтобы ваше знание языка считалось удовлетворительным, вам не требовалось уметь хорошо говорить и понимать речь носителя языка.

Другой жизненный пример связан с именем гиперполиглота сэра Ричарда Фрэнсиса Бартона (1821–1890). Чтобы доказать британскому военному начальству, что он знает хинди, Бартон должен был перевести на английский язык две индийские книги, сделать перевод рукописного текста, написать короткое эссе и продемонстрировать владение устной речью [14](кстати, со всеми этими заданиями он справился успешно). Как бы то ни было, но наибольших лингвистических успехов Бартон достиг в овладении разговорной речью: в 1853 году он стал одним из всего лишь десятка христиан, которым удалось совершить хадж и пробраться в священную для мусульман Мекку, выдав себя за индийского мусульманина, благодаря тому что он свободно, хотя и с акцентом, говорил по-арабски. Однако для его военных начальников владение языком определялось прежде всего знанием грамматики и умением переводить тексты.

Хотя временной фактор мешает нам реально оценить языковые способности таких людей, как Меццофанти или Бартон, он все же помогает объяснить, почему мы имеем столько исторических свидетельств о существовании гиперполиглотов в прошлом, в то время как в современном мире образованный человек со знанием более чем четырех языков является редкостью. Следует различать активные (устная и письменная речь) и рецептивные (чтение, аудирование) языковые навыки. Рецептивные, которыми обладают даже люди, владеющие лишь одним языком, как правило, легче приобрести и использовать. Во времена Меццофанти и Бартона те, кто изучал языки, тратили гораздо больше времени на чтение и перевод, чем на живое общение. Я не утверждаю, что никто из них не общался с другими людьми на иностранном языке. Я говорю лишь о том, что когда кто-то утверждал, будто знает язык X или Y, он подразумевал умение читать и переводить с этих языков, что, конечно же, менее обременительно для человеческого мозга. При чтении и переводе вы можете получить существенную языковую поддержку за счет использования различных словарей и грамматических справочников. Но для того, чтобы свободно говорить, вы должны улавливать то, что вы слышите и говорите, в режиме реального времени. Кроме того, при непосредственном живом общении приходится иметь дело с различным произношением (которое несет в себе дополнительную социальную информацию) и с посторонними шумами (которые требуют дополнительного внимания), что также серьезно осложняет практическое применение языковых навыков. Таким образом, в эпоху Меццофанти преумножать формальное количество выученных языков было значительно проще, чем в наши дни, когда основными критериями для оценки уровня знания языка служат навыки устного общения.

Учитывая разнообразие исторических призм, через которые можно рассматривать критерии оценки лингвистических познаний, сделать однозначный вывод о способностях Меццофанти не представляется возможным; во всяком случае, на основе тех доказательств, которые приводит Рассел.

Неизбежный вывод: само по себе количество известных индивидууму языков является в лучшем случае лишь косвенной характеристикой его языковых способностей. Иностранный язык, используемый в данном случае как единица измерения, не представляет собой столь же точную меру, как килограмм или сантиметр. Что отличает человека, владеющего более чем одним языком? Шесть языков, имеющих сходную лексику и грамматику, обременяют человеческий мозг в гораздо меньшей степени, чем шесть неродственных. Кроме того, умение одинаково хорошо и говорить, и читать, и писать предполагает совершенно иной объем «когнитивных инвестиций», нежели когда человек, в зрелом возрасте изучающий все те же шесть языков, демонстрирует совершенно разную компетентность в различных аспектах практического использования своих знаний.

В таком случае встает вопрос: существует ли какой-нибудь иной способ оценки когнитивных инвестиций того или иного человека? Я постараюсь привести несколько возможных вариантов.