Майкл Эрард - Феномен полиглотов

Находящиеся по другую сторону теоретической баррикады приверженцы эмерджентизма [21]видят изучение языков не как врожденную способность, а как поведение, вытекающее из ряда более простых, наложенных друг на друга когнитивных навыков. В определенные моменты развития ребенка подобные навыки обогащаются знаниями, которые возводят их на новый уровень сложности. По этой причине первичные грамматические навыки не заложены в мозгу ребенка: мозг затем сам по мере необходимости заполняет пробелы. Итак, приверженец эмерджентизма объяснит феномен гиперполиглотства примерно следующим образом: люди с талантом к изучению языков должны очень легко узнавать и выделять грамматические структуры. Конечно, это требует некой доли интуиции. Но вот загвоздка: с какого момента выделение грамматических структур становится знанием языка? И как можно избежать влияния ранее изученных языков на этот процесс или использовать знание для того, чтобы облегчить изучение следующих?

Тем временем лингвистика, которая в ее прикладном аспекте занимается ликбезом и обучением иностранным языкам, разработала понятие «предрасположенности» к изучению языков. Для этого необходимо было измерить, насколько быстро студент сможет обучиться дополнительному языку. Так как эта концепция была впервые разработана в 1950-х годах, предрасположенность определялась в четырех областях: насколько хорошо человек может воспроизводить звуки, различать грамматические структуры, создавать предложения на основе того, что он анализирует, и понимать связи слов из двух языков.

При этом понятие предрасположенности не имело отношения к гиперполиглотству. Огромное количество исследований, посвященных предрасположенности, было проведено в языковых учебных заведениях Вашингтона (и других крупных городов США), где объектом интереса становились люди, изучившие один язык достаточно хорошо для шпионской деятельности и дипломатической службы. Впрочем, столь массовый охват едва ли представляет интерес.

Даже если гиперполиглотов изучали бы сквозь призму предрасположенности, следовало бы учесть тот факт, что у самой этой концепции есть несовершенства. Например, по результатам стандартизированных тестов можно скорее оценить успеваемость студентов по отдельным предметам, чем уровень способности использовать язык в жизненных ситуациях. По ним также невозможно понять, насколько свободно человек, в конечном счете, сможет овладеть языком: высокая предрасположенность вовсе не гарантирует, что способности не иссякнут в самом начале. Еще важнее отсутствие единого мнения о том, из чего состоит предрасположенность, насколько ее можно развивать и какая ее часть является врожденной. К тому же применение подобного подхода сродни закладке в учебных заведениях бомбы замедленного действия: выявление высокой предрасположенности подразумевает существование низкой, что, в свою очередь, означает насаждение неравенства среди обучающихся. Если вдруг выяснится, что поразительная способность к языкам чаще проявляется у людей определенного пола, сословия, конкретной расы, это будет выглядеть так, будто вы упрочиваете стереотипы. Гораздо безопаснее предположить, что студенты имеют одинаковую базу знаний, и учить всех с соответствующим единообразием.

Хадсон оказался в тупике. Поскольку уникальные достижения в изучении языков нельзя объяснить мистически – божественным даром или договором с дьяволом, – приходится озадачиваться поиском другого объяснения способности некоторых людей быстрее других усваивать и использовать языки. Возможно, они умеют лучше различать оттенки смыслов и точнее имитировать звуки. Лидеры по этой части считаются профессионалами. И все же некоторые заходят гораздо дальше. Как это объяснить?

Общаясь со мной по электронной почте и по телефону, Хадсон упомянул, что он усиленно работал над изучением языков перед тем, как отправиться в те места, где эти языки являются основными. Обычно он справлялся с поставленной задачей, однако по возвращении домой обнаруживал, что его способности неизбежно и стремительно ухудшались. Другие учились быстрее и дольше удерживали в голове знания. Каким образом гиперполиглотам удается сохранять свои языковые навыки? Могут ли обычные люди, изучающие языки, добиться такого же результата?

Помимо этого, Хадсон был обеспокоен негативной тенденцией в обучении иностранным языкам в Великобритании. Политики читали британцам лекции по изучению языков, чтобы те могли получить работу в Евросоюзе, в то время как университеты, заметив, что количество абитуриентов сократилось, закрывали языковые кафедры. Более того, правительство постоянно отправляло за границу преподавателей английского языка, учебники и программы курсов, помогая стране зарабатывать 1,3 миллиарда фунтов стерлингов в год. Другими словами, обучение языкам было направлено на жителей других стран, получавших затем возможность конкурировать с британцами за рабочие места. Ирония происходящего была усилена тем фактом, что к 2005 году благодаря иммигрантам Лондон стал городом, жители которого говорили как минимум на 307 языках, превратившись из столицы моноязычной страны (одной из немногих в Евросоюзе) в самый многоязычный город на планете. Новый подход к обучению иностранным языкам был необходим как никогда раньше.

В это время в Соединенных Штатах нехватка экспертов по языкам в разведывательных службах привела к тому, что надвигающаяся угроза в виде террористической атаки, случившейся 11 сентября 2001 года, была раскрыта слишком поздно. Вырабатывая план по борьбе с терроризмом, правительство США оказывалось в затруднительном положении: нежелание допустить к участию в расследовании бывших иммигрантов (в особенности выходцев из тех же стран, где Аль-Каида вербовала своих сторонников) привело к дефициту экспертов-лингвистов, столь необходимых для выполнения ряда поставленных задач по обеспечению государственной безопасности. Вкупе с отсутствием необходимости в мирное время создавать лингвистические команды эти тенденции привели к истощению некоторых важнейших ресурсов страны: стало меньше специалистов, свободно владеющих языками и знающих иностранную культуру. Профессионалы давно предупреждали о такой опасности; в 1980 году сенатор Пол Саймон опубликовал проникнутую болью иеремиаду «Американец, лишившийся дара речи: противостояние кризису иностранных языков». Финансовая поддержка такой нематериальной сферы, как язык, могла быть простимулирована только кризисом.

Однако корни проблемы гораздо глубже. В неспособности подготовить достаточное количество специалистов по иностранным языкам для правительства и сферы бизнеса обвинили систему образования. Успех в изучении языков всегда считался результатом «самоформирования»: как правило, это заслуга отдельного индивида. Подобный взгляд на вещи возводил барьер между преподавателями и учениками, мешая поддерживать эффективность их усилий и гибкость мышления. Он также сводил на нет возможность быть полезными для страны, что являлось основной целью обучения языкам. Результатом стала полная неспособность системы образования подготовить в обществе благоприятную почву для изучения иностранных языков.