Майкл Эрард - Феномен полиглотов

Во время нескольких телефонных разговоров Гернинг описал свою жизнь, посвященную изучению языков, очень знакомым мне образом. В ней было увлечение во время Второй мировой войны немецким, пропагандистские передачи на котором он слушал на Би-би-си и который выучил потому, что это был язык врага. В старших классах он выучил французский (который он считал слишком «изнеженным», но был вынужден изучать) и опять немецкий. Латынь («была бессмысленной в то время, но помогла в будущем») обеспечила его словарным запасом для романских языков и подготовила в грамматическом плане к богатой системе падежей в русском, финском, эстонском и венгерском. В Эдинбургском университете он преуспел в немецком, сам обучился голландскому, увлекся фризским; пошел в армию и изучил русский (еще один язык врага), затем работал в разведке. Гернинг часто бывал в России и Германии, влюбился в немку и жил в Германии четыре года, изучил румынский при подготовке к путешествию в Молдавию и освоил гэльский. В его повествовании содержались уже знакомые мне признаки, указывающие на страсть к накоплению языков, к пластичности и на лингвистическую бесприютность (хотя и не безысходность). Он перебрался в Лервик в конце 1960-х, освоил исландский, фарерский, шведско-датско-норвежский набор и еще несколько славянских языков. Мне Лервик представлялся городом где-то на краю земли, но Дерик убедил меня, что это многонациональная гавань, в которой встречаются моряки, рыбаки и яхтсмены со всей Европы. В середине 1990-х он заявил о себе, начав работать переводчиком у болгарских моряков, бастовавших на борту плавучего рыбозавода; однажды он сопровождал психически больного русского моряка домой в Москву.

Я спросил его, почему он видел возможности там, где другие, скорее всего, видели языковой барьер.

Дерик ненадолго задумался.

– Мне кажется, это зависимость. Другие употребляют наркотики. А у меня значительно безобиднее.

Затем он рассказал мне следующее:

– Однажды я подал заявление на вакансию директора школы на Внешних Гебридских островах и был включен в список претендентов. Чем больше я думал об этой работе, тем меньше она мне нравилась. Ладно, директор школы – это замечательно. А потом я подумал: что я буду делать по вечерам? Единственным языком, который я мог там использовать, был гэльский. Возможно, я был совершенно неправ, думая так, но мне не кажется, что в Уэстерн-Айлс столь же многонациональная атмосфера, как в порту Лервик. А я нуждался в подобной атмосфере. Я подумал: что я буду делать, кроме походов в местные пабы и общения на гэльском с местными жителями? Я мог бы найти себе жену, говорящую на гэльском, но как только я думал о том, что буду говорить дома только на гэльском, на улице только на гэльском, по вечерам на гэльском – то понимал: мне это не подходит.

В 1990 году его жизнь приобрела новый оборот. Когда он начинает рассказывать о конкурсе и обрушившейся на него внезапной славе, в его голосе появляются то нотки раздражения, то нотки гордости. Он преподавал немецкий и французский в лервикской школе, когда директор школы рассказал ему о конкурсе, проводимом в Брюсселе. Он сказал, что Дерику необходимо в нем поучаствовать. «Я ответил, что у меня нет шансов, но директор возразил, что надо попробовать, так что я подал заявление».

Вскоре ему позвонил Германс и сообщил, что Дерику придется пройти телефонное тестирование, во время которого ему будут задавать вопросы максимум на десяти языках. «Было довольно трудно общаться таким образом, – рассказывал он, – один язык за другим без пауз. Меня будто обстреливали из пулемета». Но он достаточно хорошо прошел испытание, чтобы оказаться в числе приглашенных в Брюссель.

Как и Йохан Вандевалле и Хелен Абадзи, многие из известных ему языков Дерик держал в замороженном состоянии. «За месяц до конкурса мне пришлось сконцентрироваться на упорной зубрежке. Каждое утро я вставал на два часа раньше, чем обычно, и просто работал над языками, перебирая их один за другим. И когда я приходил домой поздно вечером, продолжал делать то же самое. Я проделывал это изо дня в день, пока мне не надоело». Он засмеялся.

По завершении насыщенного многоязыковым общением конкурсного дня все участники рассказывали о себе. Дерик сказал мне, что многие из них родились в середине лета и многие были левшами.

– А вы левша? – поинтересовался я.

– Да.

Тем же вечером Дерик узнал, что победил, набрав баллы по двадцати двум языкам и продемонстрировав знания в большем количестве языков национальных меньшинств, чем кто-либо другой. Однако его ждали и плохие новости. Его мастерство в многоязычии не исчерпывалось участием в конкурсе: уже на следующий день он должен был выступить с речью на девяти языках. Когда он узнал об этом, было уже десять часов вечера. Изнуренный Гернинг принялся за работу, хотя к тому моменту уже был «сыт по горло этими языками». К двум часам ночи речь была готова, но взволнованный шотландец так и не смог заснуть. Во время церемонии награждения он получил бронзовую статуэтку, на которую любит пожаловаться, так же как и на некоторые другие вещи, связанные с конкурсом.

– Они даже не дали мне к ней никакой упаковки, и я тащился с этой проклятой корябающейся статуэткой сначала в отель, а потом вез ее домой в трех самолетах.

– Но вы ее сохранили? – поинтересовался я.

– О да. Моя жена вешает на нее шляпку.

Дерик был внесен в Книгу рекордов Гиннесса в 1991 году, и его рекорд продержался до 1994 года, когда на сцену вышел Зиад Фазах. В Лервике Дерик известен как «человек, знающий все языки» – преувеличение, которое он уже и не пытается опровергать. «Понимающим людям» он говорит, что имеет «поверхностное знакомство» с более чем тридцатью языками, но только на двенадцати «говорит без труда» – остальные, чтобы он смог их использовать, требуют погружения в среду. Но, насколько мне удалось выяснить, задавая наводящие вопросы, даже эти двенадцать языков не лежат у него наготове.

– На скольких языках вы сможете легко поговорить прямо сейчас?

– Ну, на двенадцати. Скажем так.

– Без курса погружения?

– Давайте ограничимся десятью. Я не пытаюсь использовать все языки, это невозможно.

– То есть вы активно используете только десять из них?

– Нет, нет, – засмеялся он.

Оказалось, что все зависит от конкретного языка. Чтобы активировать свою память, на некоторых из них ему нужно было что-нибудь почитать, но для немецкого, голландского и русского никакой разминки не требовалась. Для активации французского ему требовалось тренироваться в течение нескольких часов. Гэльский он использует часто. Что насчет остальных? Полагаю, ему требовалось время, чтобы иметь возможность их использовать.