Диана Гэблдон - Семь камней

– Что? – спросила она, уловив слово «безумный». – Кто безумный?

– Вы, конечно, – сказал он, замерев на мгновение и взглянув на нее. – Может, еще передумаете? Потому что у вас есть на это десять секунд.

– Это займет у меня больше времени, чем добраться до моего проклятого валика!

Пробормотав « irrumabo », он поспешно встал на колени, порылся в ее юбках и нашел завязки валика. Не потрудился их развязывать, просто дернул, оборвал тесемки, вытащил из-под одежды валик, будто огромную сосиску, и швырнул на одно из кресел. Потом сбросил камзол и толкнул Минни на спину.

– Что означает « irrumabo »? – спросила она, глядя на висевшие над головой хрустальные подвески канделябра.

– Я тоже, – проговорил он, тяжело дыша. Его руки, очень холодные, держали ее за ягодицы.

– Вы тоже что ? – То, что было у него между бедрами, показалось ей очень горячим, даже сквозь молескиновые бриджи.

– Я безумный, – ответил он, словно это было очевидно, а может, так оно и было, подумала она.

– О, – добавил он, поднимая глаза от ширинки на бриджах, – « irrumabo » значит «трахать».

Через три секунды он, удивительно горячий, был уже пугающе близко и…

– Господи! – воскликнул он и застыл, глядя на нее круглыми от шока глазами.

Ей было ужасно больно, и она тоже застыла, еле дыша. Она почувствовала, что он хотел уйти, и схватила его за бедра, останавливая. Он был тугой и теплый, надежный якорь от боли и ужаса.

– Я сказала, что докажу, – прошептала она и потянула его изо всех сил к себе, выгнув спину. Она тихонько взвизгнула, когда он прошел конец пути, и он схватил ее и удерживал, чтобы она не двигалась.

Они лежали лицом к лицу, глядя друг на друга и хватая воздух, словно рыбы, выброшенные на берег. Его сердце стучало словно молот, и она чувствовала это рукой, которую держала на его спине.

Он сглотнул.

– Ты доказала, – проговорил он наконец. – Вот только что… Что ты хотела доказать?

Из-за ее тугого корсета и под тяжестью его тела ей не хватало воздуха, чтобы засмеяться, но она сумела улыбнуться.

– Что я не хотела причинить тебе боль.

– О. – Его дыхание становилось медленнее, глубже. «Он не хрипит», – подумала она.

– Я тоже не хотел – не собирался – делать тебе больно, – ласково сказал он. На мгновение она увидела, как он колебался: не выйти ли? Но потом на его лице снова появилось решительное выражение, он наклонился и поцеловал ее. Медленно.

– Это не так больно, – заверила она, когда он остановился.

– Mendatrix . Что значит «лгунья». Надо ли мне…

– Нет, не надо, – твердо заявила она. После первого шока ее мозг снова работал четко. – Больше этого никогда не повторится, значит, я вроде бы должна наслаждаться – если такая вещь возможна, – добавила она с легким сомнением.

Он тоже не засмеялся, и его улыбка была еле заметна – но она была и в его глазах. Их огонь обжигал ей кожу.

– Да, возможно, – сказал он. – Дай я докажу тебе это.

Он подал ей руку, и она, как в тумане, взяла ее. Его холодные пальцы крепко переплелись с ее пальцами.

Он повел ее к задней лестнице, а там отпустил ее руку – лестница была слишком узкая, чтобы они могли идти рядом – и стал спускаться впереди нее, иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что она не упала и не исчезла. Он казался таким же ошеломленным, как и она.

На лестнице слышался шум кухни – гремели кастрюли, перекликались голоса, звякала посуда, иногда что-то билось, и звучали проклятья. Запах жареного мяса ударил Минни в ноздри вместе с порывом теплого воздуха, и она вдруг поняла, что страшно проголодалась.

Он снова взял ее за руку и повел прочь от запахов еды по голому, тускло освещенному коридору в другой, с полом, выстланным брезентом, который заглушал их шаги. Оттуда они вышли в широкий коридор, где в бронзовых бра горели свечи, заливая все ярким, ровным светом, а на полу лежал голубой с золотом турецкий ковер. Слуги мелькали мимо них словно призраки – опустив глаза, они несли подносы, кувшины, бутылки, салфетки.

Минни шла словно в беззвучном сне где-то между любопытством и кошмаром, когда не знаешь, куда идешь и что там впереди, но не можешь не идти.

Внезапно Хэл остановился и посмотрел на нее, словно обнаружил, что она шла в его сне, – и, возможно, так оно и было, подумала она. Он слегка дотронулся до ее плеча, дав знак подождать, а сам исчез за углом.

Он ушел, а ее опьяненные чувства начали пробуждаться. Она слышала музыку, смех, голоса. Чувствовала сильный запах горячего пунша и вина. Она ничего не пила, кроме того первого бокала шампанского, но теперь показалась себе ужасно пьяной. Она медленно разжала и сжала пальцы, до сих пор ощущая прикосновение его руки, твердой и холодной.

Тут он появился снова, и это было как удар в грудь. Он принес ее накидку, помог одеться и, словно продолжая свои хлопоты, обнял ее и страстно поцеловал. Отпустил, отдышался и проделал это снова.

– Ты… – начала она, но тут же замолкла, не зная, что сказать.

– Я знаю, – ответил он, словно и вправду знал, и, поддерживая ее под локоть, повел куда-то на холодный воздух, под дождь – но она больше не замечала ничего вокруг. Потом он посадил ее в элегантный кэб.

– Где ты живешь? – спросил он почти нормальным голосом.

– В Саутворке, – ответила она. Привычный инстинкт не позволил ей сообщить ее настоящий адрес. – Бертрам-стрит, двадцать два, – добавила она, сочиняя на ходу.

Хэл кивнул. Его лицо в ночном мраке казалось белым, а глаза темными. Он вздохнул, и Минни увидела его шею, мокрую от дождя и блестевшую при свете фонарей. Он не надел ни шейного платка, ни камзола, и был в рубашке с расстегнутым воротом и в красном мундире.

Он взял ее за руку.

– Я заеду к тебе завтра, – сказал он. – Посмотрю, как ты себя чувствуешь.

Она не ответила. Он повернул ее руку и поцеловал ладонь. Потом дверца захлопнулась, и кэб затрясся по мокрым булыжникам. Минни ехала, крепко сжав руку и бережно храня в ней теплое дыхание Хэла.

У нее путались мысли. Между ногами все горело. Влага просачивалась в ее панталоны, слегка липкая – это была кровь. В голове плавала отцовская фраза: «Англичане редкостные зануды, когда речь идет о девственности».

Скрыться было нетрудно. Братья О’Хиггинсы, по их заверениям, были мастерами этого дела.

– Предоставьте это нам, милочка, – заявил Рейф, взяв у нее кошель. – Для лондонца мир за пределами его улицы – это дикие края. Вам нужно всего лишь держаться подальше от тех мест, где вас привыкли видеть.