Диана Гэблдон - Семь камней

– И потом… ваш друг. Месье Пепен. В тот первый раз, когда я увидела его, один из голосов велел: «Скажи ему, чтобы он не делал этого».

Густые, рыжие брови Майкла сдвинулись на переносице.

– Вы думаете, они не должны делать одну и ту же вещь? – удивился он.

– Ну, я не знаю, правда, – ответила она. – Голоса не сказали. Но я видела, что тот мужчина на судне скоро умрет, и ничего не сказала, потому что не придумала, что сказать. А потом он и правда умер, но, может, не умер бы, если бы я сказала… так что я – ну, я подумала, что лучше рассказать кому-нибудь.

Он подумал немного, потом неуверенно кивнул:

– Угу. Ладно. Я… ну, честно говоря, я тоже не знаю, что делать с этим. Но я поговорю с ними обоими, я уже решил. Так что, может, что-нибудь пойму. Вы хотите, чтобы я сказал им: «Не делайте этого»?

Она поморщилась и взглянула на сестру Евстасию. Времени оставалось мало.

– Я уже сказала графу. Просто… может быть… Если вы думаете, что это может помочь… И вот еще… – Ее рука нырнула под передник, и она быстро отдала Майклу листок бумаги. – Нам позволено писать нашим семьям два раза в год, – пояснила она, понизив голос. – Но мне хочется, чтобы мама знала, что у меня все хорошо. Сделайте так, чтобы она его получила, пожалуйста! И… и, может, добавьте ей от себя, что я здорова – и счастлива. Передайте ей, что я счастлива, – повторила она уже более решительно.

Сестра Евстасия теперь стояла возле двери, было видно, что она вот-вот подойдет к ним и скажет, что Майклу пора уходить.

– Я передам, – пообещал он. Ему нельзя было прикасаться к ней, он это знал, поэтому вместо этого он низко поклонился сестре Евстасии, которая с доброжелательным видом шла к ним.

– Я стану приходить на мессу в храм по воскресеньям, ладно? – быстро сказал он. – Если у меня будет письмо от вашей мамы или если вам надо будет поговорить со мной, подадим друг другу знак глазами – и я что-нибудь придумаю.

Через двадцать четыре часа сестра Грегори, послушница в монастыре Ангелов, глядела на бок рослой коровы. Упомянутую корову звали Мирабо, и она была с норовом; вот и сейчас нервно хлестала хвостом.

– На этой неделе она ударила копытом трех из нас, – сообщила сестра Анна-Жозеф, с опаской глядя на корову. – А еще два раза разлила молоко. Сестра Жанна-Мари очень огорчилась.

– Ну, так нельзя это оставлять, правда? – пробормотала Джоан по-английски. – N’inquiétez-vous pas , [44] [44] Не волнуйтесь ( фр .). – добавила она по-французски, надеясь, что хотя бы грамматика правильная. – Дайте, я займусь этим.

– Лучше вы, чем я, – сказала сестра Анна-Жозеф, перекрестившись, и исчезла, боясь, что сестра Джоан может передумать.

Неделя работы в коровнике должна была стать для нее наказанием за легкомысленное поведение на рынке, но Джоан лишь обрадовалась. Ничто так не укрепляло ей нервы, как общение с коровами.

Конечно, монастырские коровы были не такими, как рыжие, мохнатые, добрые буренки с Шотландского нагорья, но если разобраться, то корова есть корова, и даже эта французская негодяйка не откажется от угощения. Мирабо не проблема для Джоан Маккимми, которая много лет гоняла коров на пастбище и кормила их в хлеву сладким сеном и остатками от ужина.

Она задумчиво обошла Мирабо, глядя на постоянно жующие челюсти и длинную зеленовато-черную слюну, свисавшую с обвислых розовых губ. Кивнула, вышла из коровника и прошлась по аллее, срывая все, что могла найти. Мирабо, получив в подарок букет свежей травы, крошечные маргаритки и – деликатес из всех деликатесов – свежий щавель, выпучила глаза, открыла массивные челюсти и с наслаждением вдохнула сладкий запах. Беспокойный хвост перестал хлестать по бокам, и, не считая работающих челюстей, массивное создание превратилось в неподвижный камень.

Джоан удовлетворенно вздохнула, села и, прижавшись лбом к огромному боку коровы, взялась за дело. Ее мозг, освободившись, стал обдумывать тревоги этого дня.

Поговорил ли Майкл со своим другом Пепеном? Если да, передал ли он ему то, что сказала она, или просто спросил, знает ли он графа Сен-Жермена? Ведь если «скажи ему, чтобы он не делал этого» относилось к одной и той же вещи, тогда ясно, что эти два человека были знакомы друг с другом.

Она оторвалась от своих размышлений, когда Мирабо снова взмахнула хвостом. Джоан поскорее выдоила остатки молока из вымени и, схватив ведро, торопливо встала. И тут увидела, почему занервничала корова.

В дверях хлева стоял мужчина в голубино-сером сюртуке и глядел на нее. Тогда, на рынке, она не заметила, что у него было красивое, смуглое лицо, хотя взгляд был скорее суровый, а форма подбородка говорила о том, что этот человек не терпит возражений. Впрочем, он приятно улыбнулся ей и отвесил поклон:

– Мадемуазель, я прошу вас пойти со мной.

Майкл работал на винном складе, раздевшись до рубашки, и все равно потел в душном, насыщенном винными парами помещении, когда появился встревоженный Джаред.

– Что такое, кузен? – Майкл вытер лицо полотенцем, на котором остались черные полосы; его помощники разгружали стеллажи возле южной стены, и за самыми старыми бочками за годы накопились грязь и паутина.

– Ты ведь не затащил маленькую монашку в свою постель, Майкл? – спросил Джаред, подняв седые брови.

– Что-что?

– Я только что получил весточку от матери-настоятельницы монастыря Ангелов. Она сообщила, что сестра Грегори, вероятно, была похищена из коровника, и спрашивает, не имеешь ли ты к этому какое-то отношение.

Майкл смотрел на кузена, не веря своим ушам.

– Похищена? – с глупым видом повторил он. – Кому надо похищать монахиню? И зачем?

– Ты меня спрашиваешь? – Джаред принес сюртук Майкла и теперь отдал ему. – Пожалуй, тебе надо отправиться в монастырь и там все выяснить.

– Простите меня, преподобная мать, – осторожно проговорил Майкл. Мать Хильдегарда, сморщенная словно зимнее яблоко, выглядела совсем древней; казалось, что она могла покатиться по полу от одного неосторожного дуновения. – Как вы думаете… возможно ли, чтобы сестра Дж… сестра Грегори могла бы… уйти по своей воле?

Старая монахиня направила на него взгляд, мгновенно изменивший его мнение о состоянии ее здоровья.

– Так бывает, – сухо ответила она. – Однако, – она подняла кверху сухой как палочка палец. – Во-первых, в коровнике были видны следы нешуточной борьбы. Полное ведро молока было не просто опрокинуто, но явно брошено в кого-то, кормушка перевернута, дверь оставлена открытой, и две коровы убежали в огород на грядки. – Второй палец. – Во-вторых, если бы сестра Грегори сомневалась в своем призвании, она была вольна покинуть монастырь, поговорив со мной, и она знала это.

Еще один палец, и черные глаза старой монахини впились в его глаза.