Джудит Макнот - Раз и навсегда

Вскоре Виктория вскочила в седло, чувствуя себя бодрой и радостной, но радость угасла, как только она открыла заднюю дверь дома и вошла в уютную комнатушку, служившую для семьи одновременно и кухней, и гостиной.

Мать склонилась над плитой; ее волосы были стянуты в аккуратный узел, а простенькое платье – чистое и выглаженное. На крючьях над очагом в отменном порядке висели ситечки, половники, терки, ножи и воронки. Все было аккуратным и чистеньким, как всегда у ее матери. Отец уже сидел за столом за чашкой кофе.

Глядя на них, Виктория почувствовала смущение, тоску и обиду на мать за то, что она отказывала ее замечательному отцу в любви, которой он безуспешно добивался и в которой так нуждался.

Поскольку ранние прогулки дочери были довольно обычным делом, ни мать, ни отец не выказали никакого удивления в связи с ее появлением. Оба взглянули на нее, улыбнулись и пожелали доброго утра. Виктория ответила на приветствие отца, улыбнулась младшей сестре Дороти, но не могла заставить себя поднять глаза на мать. Вместо этого она подошла к кухонным полкам, достала посуду и начала по всем правилам сервировать стол – формальность, на которой ее мать – до мозга костей англичанка – твердо настаивала как на «необходимой для цивилизованной обеденной церемонии».

Виктория сновала между полками и столом, чувствуя напряжение и неловкость, но когда заняла свое место, враждебность к матери постепенно начала сменяться жалостью к ней.

Она наблюдала, как Кэтрин Ситон всеми способами старается загладить свою вину перед мужем, весело заговаривая с ним, заботливо обслуживая его, наполняя чашку дымящимся кофе, подавая кувшинчик со сливками, предлагая добавить свежеиспеченных булочек, и все это не останавливаясь ни на секунду и снуя, как челнок, между столом и плитой, на которой готовился его любимый завтрак – вафли.

Виктория поглощала еду без единого слова, чувствуя себя ужасно беспомощной; ее мозг лихорадочно работал в поиске какого-нибудь способа утешить отца в его несчастливом браке.

Решение пришло в тот момент, когда он встал и сообщил, что едет на ферму Джонсона проверить, как заживает сломанная рука маленькой Энни. Виктория вскочила из-за стола.

– Я еду с тобой, папа. Мне давно хотелось попросить, чтобы ты научил тебе помогать.

Родители одновременно удивленно посмотрели на нее, ибо еще никогда она не проявляла ни малейшего интереса к медицине. По существу, до этого дня старшая дочка была хорошеньким беззаботным ребенком, чья жизнь состояла исключительно из веселых забав и эпизодических шалостей. Однако ни один, ни другая не высказали никаких возражений.

Виктория всегда была близка с отцом. Но с этого дня они стали просто неразлучны. Она сопровождала его повсюду, и хотя он категорически не позволял ей помогать при лечении пациентов мужского пола, доктор Ситон был более чем счастлив принимать ее помощь во всех других случаях.

Ни он, ни она никогда не возвращались к печальной теме, которую обсуждали в тот злосчастный рождественский вечер. Вместо этого они заполняли совместное времяпрепровождение приятными беседами и дружелюбным подшучиванием, ибо, несмотря на душевный надлом, Патрик Ситон был человеком, знавшим цену шутке.

Виктория уже в этом возрасте выделялась среди прочих поразительной красотой, унаследованной от матери, и юмором и мужеством, доставшимися от отца. Теперь же она училась у него также умению сострадать и быть верной идеалам.

Еще будучи маленькой, она заслужила любовь жителей деревни благодаря своей красоте и лучезарной улыбке, перед которой невозможно было устоять. Они любили ее, пока она была прелестной беззаботной девчушкой; а теперь, когда она превратилась в прекрасную леди, они обожали ее за то, что она помогала отцу лечить болезни и подбадривала его пациентов.

– Виктория, ты действительно уверена, что твоя мать никогда не упоминала имени герцога Атертона или герцогини Клермонт?

Виктория попыталась сосредоточиться и отогнать от себя мрачное видение похорон родителей. Она устремила взор на пожилого седовласого врача, сидевшего за кухонным столом напротив нее. Будучи старинным другом ее отца, доктор Морисон принял на себя ответственность за устройство девочек и обслуживание пациентов доктора Ситона до прибытия нового врача.

– Все, что мы с Дороти знали, так это то, что мама из Англии и что она отдалилась от своей семьи. Она никогда не говорила о ней.

– Может быть, у папы остались родственники в Ирландии?

– Папа вырос там в сиротском приюте. У него не было родителей. – Она вдруг вскочила. – Можно предложить вам кофейку, доктор Морисон?

– Хватит хлопотать вокруг меня, пойдите-ка вместе с Дороти во двор и посидите на солнышке, – мягко проворчал доктор Морисон. – Ты бледна как полотно.

– Прежде чем я пойду, скажите, может быть, вам что-то нужно? – настаивала Виктория.

– Мне бы нужно сбросить годков этак двадцать, – ответил он с мрачной ухмылкой, затачивая гусиное перо. – Я слишком стар, чтобы справиться с такой нагрузкой – лечением пациентов твоего отца. У себя в Филадельфии я привык частенько посиживать у камина с хорошей книгой в руках, уперев ноги в горячие кирпичи. Не могу даже представить себе, как я буду справляться с этими делами еще в течение целых четырех месяцев до приезда нового врача.

– Я очень сочувствую вам, доктор, – огорченно согласилась девушка. – Знаю, что это крайне тяжело для вас.

– Тебе и Дороти намного тяжелее, – заметил добрый старый врач. – А теперь бегите во двор и прихватите малость тепла от чудесного зимнего солнышка. Ведь это такая редкость, чтобы в январе выдался такой теплый день. А пока вы там будете, я накропаю письма вашим родичам.

Всего неделя прошла с того дня, когда доктор Морисон приехал навестить Ситонов и стал свидетелем несчастного случая: коляска, на которой ехали Патрик Ситон с женой, свалилась с речного обрыва и перевернулась. Патрик погиб на месте, а Кэтрин долго не приходила в сознание и на отчаянные расспросы доктора Морисона о ее родственниках в Англии успела лишь невнятно прошептать:

– …Бабушка… герцогиня Клермонт.

А затем, перед самой смертью, она прошептала другое имя: «Чарльз».

Доктор Морисон умолял ее сказать его полное имя, и затуманенные глаза Кэтрин на секунду открылись.

– Филдинг, – выдохнула она. – Герцог… Атертон.

– Кем он вам приходится? – тут же спросил врач.

После долгой паузы она чуть слышно вымолвила:

– Кузен…

Теперь доктору Морисону выпала трудная задача найти адреса и связаться с этими родственниками, чтобы выяснить, желает ли кто-нибудь из них принять на свое попечение Викторию и Дороти. Задача тем более затруднительная, что, насколько понимал старый врач, ни герцог Атертон, ни герцогиня Клермонт не имели ни малейшего представления о существовании девочек. С решительным видом доктор обмакнул перо в чернильницу, проставил дату в верхней части листа и сморщил в раздумье лоб.