Кевин Милн - Финальный аккорд

Более чудовищного существования невозможно было представить. Работа по двенадцать, а то и больше часов в день, шагая вверх и вниз по ступеням, высеченным в граните – сто восемьдесят шесть шагов, если быть точным. Мы называли их Лестницей смерти. За первую неделю нахождения там я, по крайней мере, видел пятьдесят человек, которые падали в обморок и умирали от усталости, карабкаясь вверх и вниз по этим ступеням. Одним из них был Авель Рихтер, чья уже ослабленная иммунная система не могла справиться с тяжелым физическим трудом. Я плакал несколько часов в ту ночь, когда думал об Авеле и его девочках, которые умерли из-за меня. Если бы я мог умереть вместо них, я бы сделал это с такой радостью.

Несколько человек в лагере были застрелены и убиты из-за того, что они упали, нечаянно споткнувшись о трупы, лежавшие на лестнице. Только когда груда тел стала непроходимой, охранники столкнули мертвецов ногами в лестничный пролет.

На второй неделе пребывания в лагере один из моих сотоварищей по нарам умер на высоковольтной электрической изгороди в северной части карьера. Охранники шутили, что это было самоубийство, но среди тех, кто был свидетелем этого, ходили слухи, что его бросили на провода. В любом случае без него чувствовалось как-то странно свободно на нарах.

За две недели до Рождества для охраны наших бараков был назначен новый охранник. Это был Карл, молодой человек со слабым желудком, который не смог заставить себя утопить девочек семьи Рихтер. В новом назначении от Карла ожидалось, что он будет от заката до рассвета обходить пять смежных бараков, в том числе и мой, и осуществлять скорую и беспощадную расправу над всеми, кого обнаружат в это время не на месте.

На третью ночь его дежурства, где-то глубоко за полночь, что-то прервало мой беспокойный сон. Музыка, которая звучала где-то поблизости. Хотя я знал, что было глупо вставать, но я не мог продолжать лежать на койке, не разведав, откуда мелодия доносится. Тихо, стараясь не потревожить остальных, я на цыпочках прошел по холодному деревянному полу к закрытой двери в середине здания. С другой стороны двери находился главный вход в барак, который также служил в качестве разделительного пространства между двумя большими комнатами, заставленными двухъярусными нарами. Я не осмелился войти, но мое любопытство притянуло взгляд к небольшой щели между хлипкой навесной дверью и косяком. К огромному удивлению, я увидел Карла. Он сидел на стуле с тремя ножками и в мерцающем свете одной свечи тихо играл на красивой гитаре. За его спиной была дверь в другое помещение с двухъярусными нарами, а слева от него находился главный выход, который тоже был закрыт.

В течение нескольких минут я подглядывал через щель и тихо наслаждался зрелищем. Когда я решил, что мне пора возвращаться на свою койку, и как только я поднял ногу, чтобы идти, половая доска, на которой я стоял, к сожалению, громко скрипнула. Я замер, надеясь, что Карл не услышал меня, но музыка внезапно прекратилась и через долю секунды дверь распахнулась. В руке у него был взведенный пистолет, который он направил мне прямо в грудь. Пистолет дрожал в его трясущейся руке. Я думаю, что из нас двоих ему было страшнее. Чтобы еще никого не разбудить, он взмахнул дулом пистолета, показав, чтобы я прошел в крытый коридор, и быстро закрыл за нами дверь.

Мне показалось, что Карл смотрел на меня целую вечность. Пистолет все еще дрожал в его руке. Наконец, на том английском, который, по моему мнению, можно считать замечательным для человека, вероятно, никогда не приезжавшего в англоговорящую страну, он сказал: «Ты американец, да? Шпион». Я заверил его, что я не шпион. Когда он спросил, почему я не в постели и что я здесь делаю, я сказал правду – слушаю красивую музыку и вспоминаю, каково это держать в руках гитару.

Он удивленно поднял бровь.

– Ты играешь?

Я утвердительно кивнул, а потом спросил, почему он играет на гитаре в нашем бараке, а не в караульном или офицерском помещении.

– Акустика здесь подходящая, – прошептал он. Затем добавил, пожав плечами: – В ванной комнате было бы еще лучше, но я не переношу вонь.

Он сделал паузу, чтобы еще раз оглядеть меня. Затем сказал, что, вероятно, ему следует застрелить меня за то, что я не лежал в постели после комендантского часа, и что отец зауважает его, если он накажет американца в назидание другим.

В ответ на это я сказал, что он сделает мне большое одолжение, если избавит от мучений. В данных обстоятельствах было глупо говорить такое, но я почувствовал, что он не хочет причинить мне зла так же, как он не хотел утопить девочек. А что, если я ошибаюсь? Ну, я знал, что рано или поздно смерть все равно придет за мной. Это был лишь вопрос времени, когда один из эсэсовцев или кто-то из охраны решит, что я как-то не так посмотрел на него, и сбросит меня с обрыва или повесит на флагштоке. Умереть от пули будет лучше.

Сначала он пытался выглядеть смелым, поднимая трясущийся пистолет к моему лицу. Но, как я и предполагал, он не смог довести дело до конца. Карл опустил пистолет и сказал, что не убьет меня, при условии, что я никому не скажу, что он разрешил мне не находиться в постели. Его начальство расценит это как слабость и для него наступят, скорее всего, тяжелые последствия. Под «начальством», я знал, он подразумевает своего отца.

– Спасибо, – прошептал я. – Ни одна живая душа не узнает.

Я тихо вернулся на свою койку.

На следующий вечер, примерно в то же время, я снова услышал мягкий перебор гитарных струн. На этот раз я нарочно не спал, прислушиваясь к музыке. Через десять или пятнадцать минут прослушивания, лежа на своей койке, я решил испытать судьбу еще раз. Я подошел на цыпочках к двери и очень тихо постучал. Дверь опять распахнулась, обнаруживая нервного молодого солдата с пистолетом и гитарой в руке.

– Was machts du? Bist du blöd! – резко заговорил он. – Что ты делаешь? Ты дурак?

Тогда, может быть, для того, чтобы добавить еще один возглас в связи с серьезностью ситуации, он обратился ко мне на английском языке:

– Ты знаешь правила!

Я сказал, что я ничего не смог поделать с собой. Звуки музыки были слишком заманчивыми, чтобы не прийти. Я осторожно пробрался в угол прохода и сел на пол. Если вдруг мимо будет проходить охранник, то он не сможет увидеть меня через окно в этом месте. Он держал пистолет, направив на меня, все время пока обдумывал, как поступить. Наконец он сдался, делая вид, что серьезно относится к принятию решения. Глядя немного подавленно, он убрал пистолет в кобуру и возобновил игру на гитаре.

В течение следующих тридцати минут я тихо сидел и наблюдал, как его пальцы перебирали и били по струнам самым удивительным образом. Я любил играть на гитаре и по праву считал, что делаю это хорошо, но по сравнению с Карлом я был новичком. Он был мастером. Он мог делать с гитарой такие вещи, о которых я даже не мечтал.