Кевин Милн - Финальный аккорд

Она сочувственно улыбнулась.

– Если вы настаиваете на своей вине, то я вижу только один выход.

Я спросил, что она имеет в виду, и она сказала:

– Это.

Элизабет выпрямилась и максимально мягким голосом произнесла:

– Я прощаю вас.

Теперь дедушка плакал без тени смущения. Я ясно представил, как слезы катятся по складкам и морщинам его много повидавшего лица и капают на деревянную коробку, стоявшую у его ног.

– Я прощаю вас, – повторил он с еще большим усилием. – До сегодняшнего дня, – сказал он, выговаривая каждое слово с особой тщательностью, словно приказывая мне сосредоточиться, – эти слова остаются для меня, несомненно, самыми дорогими в моей жизни. По большому счету, я думаю, что они спасли мне жизнь так же, как это сделал Карл.

На следующее утро после завтрака меня позвали в барак, где находились задержанные немецкие солдаты. Дежурный офицер сообщил, что Оскар хочет со мной разговаривать.

– Ага, шпион возвращается, – сказал он, когда я вошел в барак.

– Что вам надо? – огрызнулся я, стараясь не встречаться с его злобным взглядом.

– Просто быть услышанным, мой юный американский друг, – произнес он.

Я сказал, что мы кто угодно, только не друзья.

– Нет? – спросил он. – Но вы были другом Карла, не так ли?

Я ответил, что я был и горжусь этим.

– Хорошо, – сказал он. – Тогда вам понравится то, что я сейчас скажу. Лежа в постели прошлой ночью, я обдумывал наш разговор и понял, что мне следовало вчера быть более откровенным. Из всех остальных вы более всего заслуживаете узнать, что стало с Карлом.

– В связи с чем такая внутренняя перемена? – уточнил я.

Он снова усмехнулся. Меня тошнило от этого ужасного смеха.

– Ну, скажем, просто из-за профессиональной этики, устраивает? Однажды утром мы обнаружили Карла, который прятался в какой-то лачуге в одном нижнем белье. Я думаю, вы знаете, какое это было утро, не так ли? Он помог тебе сбежать. Он даже не отрицал. В качестве наказания за измену мы привели его и всех остальных заключенных из твоего барака на самый высокий край карьера.

Слова деда тонули в его личных переживаниях. Он опустил голову и плакал до тех пор, пока слезы не перестали течь. Затем он продолжил с того места, где остановился.

– Я сказал ему, – грубым голосом сказал дедушка, имитируя голос бывшего тюремщика, – если он расстреляет других заключенных, то я сохраню ему жизнь, а если прыгнет с обрыва по собственному желанию, то остальные будут жить. Я знал, что он был слишком слабым человеком, чтобы сделать больно заключенным. В этом не было никаких сомнений. Он прыгнул. Глупая свинья, даже не визжал, когда летел вниз.

Теперь уже я вытирал лицо от слез. Я играл на гитаре героя, сколько себя помню, и ничего не знал про это.

– Солдаты, которые были со мной, не говорили по-немецки, – объяснил мой дед, еще раз своим неподражаемым ласковым голосом, – поэтому они не имели ни малейшего представления о том, кто такой Оскар. Они спросили, все ли у меня в порядке, и я утвердительно кивнул.

– А что с остальными заключенными? – уточнил дед у Оскара. – Какова их судьба?

Он еще раз грубо рассмеялся, как будто наслаждался воспоминанием:

– Я их лично расстрелял… одного за другим.

Затем он прищурился. У меня было такое чувство, словно он заглядывает мне прямо в душу.

– Но я хотел, чтобы ты знал, как сложилась судьба Карла, – признался он, – потому что хочу, чтобы ты всегда помнил, что его смерть на твоей совести. Если бы не твой побег, он бы выстоял. – Он сделал паузу, чтобы мне хватило времени в полной мере осознать свою вину, а затем добавил: – Теперь, шпион, тебе надо пойти привести себя в порядок. На твоих руках слишком много крови.

В тот вечер я взял гитару Карла и пошел в ванную комнату в офицерском корпусе.

Дедушка Брайт всхлипнул еще раз и вытер нос.

Карл был прав. Акустика там была хорошая. Я играл на гитаре… и молил о прощении.

Сказав это, дедушка медленно поднялся со стула и встал рядом с Анной.

– Спасибо, что выслушала бред старика, – сказал он. – Я прошу прощения, что не очень хорошо справился со своими эмоциями.

Он посмотрел на часы.

– Я обещал пожилой няне на входе, что пробуду здесь не более часа. Ух ты, как раз прошел час, не так ли? Думаю, что мне следует возвращаться. Родственники, которые сейчас у тебя дома, вероятно, уже начинают волноваться. Отдыхай, Анна. Мы все молимся за тебя. И за твою семью.

Он протянул руку и дотронулся до ее руки, покрытой шрамами, торжественно склонил голову, словно в знак глубокого почтения, взял трость и повернулся к выходу. Шарк-шарк-тук. Шарк-шарк-тук.

Я зажмурился так сильно, как только мог. Если бы в палате было светлее, то он, конечно, увидел бы красные пятна на моем лице. Дед прошел мимо, не произнеся ни слова. Он сказал уже более чем достаточно. Шарк-шарк-тук. Шарк-шарк-тук.

Когда без пятнадцати девять в палату вошла медсестра, чтобы проверить работу жизненно важных органов Анны, она насвистывала веселую мелодию. Я по-прежнему лежал в кресле, свернувшись калачиком в темном углу. Я почти весь закутался в одеяло и был уверен, что она меня не замечает. Кажется, ее озадачила деревянная коробка, которая лежала рядом с кроватью. Она подняла ее, быстро осмотрела, а затем поставила на маленький столик в противоположном углу от меня и начала заниматься моей женой.

– Доброе утро, солнышко, – сказала она. – Чувствуешь себя лучше сегодня?

Это что, медсестринский юмор, подумал я. Говорить с умирающим человеком о том, что ему лучше? Я, конечно, не видел ничего смешного в этом, и уж тем более никакой причины произносить это так радостно, но, вероятно, во мне говорила усталость.

– Она не в состоянии услышать вас, – выпалил я.

Бедная дама так испугалась, что чуть не выскочила из своих белых сабо.

– Ой! Господин Брайт. Мне очень жаль. Я не заметила, что вы здесь.

– Да уж… Я здесь.

Нахмурив брови, она сказала:

– Вы ужасно выглядите.

По крайней мере, она говорила честно.

– Спасибо. Скорее всего, просто надо больше спать.

Она понизила голос до шепота.

– Простите. Замолкаю, чтобы вы могли поспать. Мне просто нужно измерить давление и температуру. Это займет всего минуту или две.

Я поблагодарил ее за тишину и закрыл глаза, хотя и сомневался, что вновь сумею заснуть. Моя голова уже по-новому перекраивала испытания дедушки Брайта, когда он находился в плену. Я вздрогнул, когда в голове возник образ девочек-близнецов в бочке с водой. Потом я увидел безликого человека, который прыгает со скалы, и бездушного охранника, нажимающего на курок пистолета. Я немного приоткрыл глаза и покосился на неподвижное тело Анны в кровати. Я представил себе, каково это, когда гигантский внедорожник врезается в тебя. Я подумал, было ли ей больно. Было ли ее тяжкое испытание быстрым, как выстрел нациста в голову, или она успела увидеть надвигающийся автомобиль еще до удара, как видел приближающуюся землю заключенный, которого столкнули в карьер?