Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 2. Битва за любовь

В этих местах лишь одна большая дорога вела от побережья во внутренние районы страны. Я ехала по ней крупной рысью, то и дело поглядывая на окружающие поля. Та часть Франции, где находился монастырь, была густо населена крестьянами, и, к счастью, леса хорошо расчищены; ни волки, ни медведи не представляли здесь серьезной опасности.

Я нашла его примерно в миле от монастыря. Он сидел на одной из многочисленных верстовых тумб, оставленных повсюду древними римлянами.

Был он бос, но одет в короткую куртку и тонкие штаны – собственность одного из конюхов, если судить по пятнам на них. Я натянула поводья и некоторое время смотрела на него, опершись о переднюю луку седла, потом сказала этак небрежно:

– У тебя нос посинел. И ноги тоже, между прочим.

Он ухмыльнулся и вытер нос тыльной стороной ладони.

– Яйца тоже. Может, ты мне их погрела бы?

Замерз он или нет, но настроение у него было явно хорошее. Я слезла с лошади и остановилась перед ним, укоризненно качая головой.

– Выходит, это бесполезно? – спросила я.

– Что именно?

– Злиться на тебя. Тебя, я вижу, ничуть не заботит, что ты можешь схватить воспаление легких, что тебя съедят медведи, что меня ты замучил до полусмерти…

– О медведях я ничуть не беспокоюсь. Они в это время спят в своих берлогах.

Я утратила всякое самообладание и замахнулась, чтобы дать ему в ухо, но он поймал мою руку и легко удержал ее, смеясь над моим негодованием. После нескольких секунд бесплодного сопротивления я сдалась и тоже засмеялась.

– Ты собираешься вернуться? – спросила я. – Или будешь еще что-нибудь доказывать?

Движением подбородка он указал мне на дорогу:

– Ты отъезжай вон к тому старому дубу и подожди меня там. Я хочу сам дойти до того места.

Я прикусила язык и удержалась от кое-каких замечаний, готовых у меня сорваться, и села в седло. Остановилась возле дуба и стала смотреть на дорогу, но тотчас поняла, что просто не в состоянии наблюдать за мучительными усилиями Джейми. Когда он упал в первый раз, я крепко сжала поводья руками в перчатках, потом решительно повернулась спиной к нему.

Мы с трудом добрались до гостевого крыла, но тем не менее прошли вдвоем по коридору, причем рука Джейми тяжело опиралась о мои плечи. В холле я наткнулась на брата Роджера и срочно отправила его за грелкой, а сама кое-как доволокла свою тяжелую ношу до комнаты и свалила на постель. Джейми застонал от толчка, но лежал смирно, закрыв глаза, пока я стаскивала с него грязные отрепья.

– Слава богу, ты на месте.

Он послушно завернулся в одеяло. Я поспешно сунула в постель грелку и принялась двигать ее туда-сюда, чтобы согреть простыни. Когда я убрала ее, Джейми вытянул длинные ноги и расслабился с блаженным вздохом, почувствовав тепло.

Я спокойно ходила по комнате, подбирая разбросанную одежду, наводила порядок на столике; потом подбросила угля в жаровню и высыпала туда же щепотку девясила, чтобы у дыма сделался приятный запах. Я решила, что Джейми уснул, и удивилась, когда он меня окликнул:

– Клэр.

– Да?

– Я люблю тебя.

– Ой! – Я была одновременно и удивлена, и обрадована. – Я тоже люблю тебя.

Я улеглась в постель усталая, но умиротворенная. Джейми непременно поправится. Когда у меня были по этому поводу сомнения, я сначала не заглядывала в будущее больше чем на час, потом – на несколько часов, до следующей трапезы, до следующего приема лекарств… Но теперь я должна была заглянуть подальше.

Аббатство стало для нас убежищем – но временным. Мы не могли оставаться здесь неопределенно долгое время, при всем гостеприимстве монахов. Шотландия и Англия были надолго недоступны, там угрожала опасность. Разве что лорд Ловат оказал бы поддержку… Но нет, вряд ли, учитывая стечение обстоятельств. Наше будущее – здесь, по эту сторону Ла-Манша. Зная теперь, что Джейми подвержен морской болезни, я понимала его нежелание эмигрировать в Америку. Перспектива три месяца мучиться от тошноты и рвоты напугала бы кого угодно. Что же оставалось?

Пожалуй, все-таки Франция. Мы оба свободно говорили по-французски. Джейми мог также объясняться по-испански, по-немецки и по-итальянски, но я не была наделена подобными лингвистическими способностями. У семьи Фрэзер во Франции многочисленные родственные связи; возможно, мы нашли бы применение своим силам в имении кого-то из родственников или друзей и жили бы мирно и спокойно. Мысль вполне привлекательная.

Все упиралось, как всегда, в вопрос о времени. Сейчас самое начало 1744 года – Новый год отмечали две недели назад. А в 1745-м Красавчик принц Чарли приплывет из Франции в Шотландию, чтобы как младший претендент заявить о своих правах на отцовский трон. Вместе с ним приплывет бедствие: война, резня, уничтожение горских кланов, а значит, и уничтожение всего, что дорого Джейми… и мне.

Всего только год отделял нынешний день от грядущих событий. Всего год… Какие шаги можно предпринять, чтобы помешать беде? Как помешать, какими средствами? Я не имела представления, но у меня не было сомнений в последствиях бездействия.

Может ли быть изменен ход событий? Вероятно. Я нащупала золотое кольцо на безымянном пальце левой руки и вспомнила, что я сказала Джонатану Рэндоллу в подземелье Уэнтуортской тюрьмы в порыве негодования и ужаса.

– Я проклинаю вас, – говорила я. – Я назову вам час вашей смерти.

И я сказала ему, когда он умрет. Назвала дату, вписанную каллиграфическим почерком Фрэнка в родословную. 16 апреля 1745 года. Джонатан Рэндолл должен был погибнуть в Куллоденской битве. Но этого ведь не будет. Он умер через несколько часов после нашего разговора, растоптанный моей местью.

Он умер бездетным холостяком. Во всяком случае, я так считала. В родословной – черт бы ее побрал, эту родословную! – была указана дата его женитьбы, где-то в 1744 году. И рождение его сына, предка Фрэнка в шестом колене, несколько позже. Если Джек Рэндолл умер бездетным, то как мог родиться Фрэнк? Но ведь вот оно, его кольцо, у меня на пальце. Он существовал, то есть будет существовать. Я пыталась успокоить себя, натирая это кольцо, словно в нем сидел некий джинн, который мог дать мне совет.

…Позже я с криком пробудилась от крепкого сна.

– Шшш, это всего лишь я.

Большая рука сдвинулась с моего рта. Свеча не горела, и в комнате было темным-темно. Я шарила руками вслепую, пока не наткнулась на что-то крупное.

– Тебе нельзя вставать с постели! – еще не до конца проснувшись, воскликнула я.

Пальцы дотронулись до гладкой и совершенно холодной кожи.

– Ты совсем окоченел!

– Ясное дело, окоченел, – ворчливо согласился он. – Я совсем голый, а в коридоре адский холод. Пусти меня в постель!

Я отодвинулась как могла на своей узкой кровати, а он прильнул ко мне нагим телом в жажде тепла. Дыхание у него было неровное, и он весь дрожал – от холода и слабости, как было подумала я.