Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви

Миссис Грэхем отмахнулась от этой идеи пренебрежительным жестом.

– Фу! Линии здесь появляются уже после того, как вы родите парочку ребятишек. Предварительных указаний не бывает. Скорее на носу их обнаружите, чем на руке.

– В самом деле?

Я совсем по-дурацки обрадовалась и собиралась было спросить, не означают ли глубокие линии у меня на запястье склонности к самоубийству, но нас прервали.

Достопочтенный Уэйкфилд вошел в кухню с пустыми чашками, поставил их на поднос и принялся шумно и неуклюже рыться в буфете, явно в расчете на помощь.

Миссис Грэхем вскочила на ноги, готовая защитить свое святилище – кухню. Ловко отодвинула достопочтенного в сторону и принялась устанавливать на подносе все необходимое для продолжения чаепития в кабинете. Меня она тоже потеснила с дороги на безопасное расстояние.

– Миссис Рэндолл, почему бы вам не вернуться в кабинет и не выпить еще чашечку чая вместе со мной и вашим мужем? Мы с ним сделали поистине замечательные открытия.

Было очевидно, что, несмотря на внешнее самообладание, в душе он ликует при мысли о своем открытии не менее, чем мальчуган, у которого в кармане жаба. Разумеется, я обязана была пойти и познакомиться со счетом капитану Джонатану Рэндоллу от его прачки или сапожника или с другими не менее замечательными документами.

Фрэнк настолько погрузился в изучение затрепанных бумажек, что едва ли обратил внимание на мое появление в кабинете. Он весьма неохотно передал бумаги в пухлые ручки викария, встал у него за спиной и уставился через плечо достопочтенного Уэйкфилда в текст, словно не мог оторваться от него ни на минуту.

– Да? – заговорила я самым любезным тоном, дотронувшись до листков. – Да-а, очень, очень интересно.

На самом деле я бы ни при каких обстоятельствах не смогла расшифровать записи, сделанные неразборчивым почерком и сильно выцветшие. На одном из документов, сохранившемся лучше других, сверху был изображен какой-то герб.

– Герцог… кажется, герцог Сандрингем, верно? – спросила я, глядя на изображение лежащего леопарда с надписью под ним, более четкой и разборчивой, чем остальной текст.

– Вот именно, – ликуя, подтвердил викарий. – Вымерший титул, как вы знаете.

Я не знала, но кивнула с умным видом, демонстрируя свою причастность к историкам в момент захватывающего открытия. В таких случаях редко требуется нечто большее, нежели время от времени произносить с определенными интервалами: «В самом деле?» или: «Но это же совершенно замечательно!» – и кивать.

Они некоторое время спорили, кому принадлежит право посвятить меня в суть дела, и право это, вернее, как он выразился, высокая честь досталась викарию. Как выяснилось, весь этот шум поднялся вот по какому поводу: пресловутый Черный Джек Рэндолл был не просто блестящим воином английской королевской армии, но доверенным – и тайным – агентом герцога Сандрингема.

– Скорее всего, агент-провокатор, не так ли, доктор Рэндолл?

Викарий грациозным жестом перебросил мяч Фрэнку, который его немедленно подхватил.

– Да, пожалуй… Язык, конечно, весьма осторожный…

– В самом деле? – вставила я словечко.

– Но во всяком случае ясно, что Джонатану Рэндоллу была поручена работа определенного характера: выявлять якобитские симпатии среди наиболее известных фамилий в этом районе Шотландии. Действовать так, чтобы тайные чувства и намерения баронетов и вождей кланов делались очевидными. Но тут есть одна странность. Разве сам Сандрингем не был на подозрении как якобит?

Фрэнк повернулся к викарию, всем своим видом выражая недоумение. Лицо священника отразило это недоумение, как в зеркале, гладкий лысый лоб собрался в морщины.

– О да, я полагаю, вы правы. Подождите-ка, давайте заглянем в Камерона. – Он кинулся к книжной полке, уставленной переплетенными в кожу томами. – Он, несомненно, упоминает о Сандрингеме.

– Это просто замечательно, – пробормотала я, но в это время мое внимание привлек огромный, занимавший чуть ли не всю стену от пола до потолка стенд с пробковым покрытием.

На стенде были размещены самые разные вещи, главным образом бумаги: счета за газ, заметки, сделанные рукой самого викария, газетные вырезки, послания епархиального совета, вырванные из книг страницы. Но были там и некоторые мелкие предметы, например ключи, крышечки от бутылок и, кажется, даже какие-то детали от автомобиля, закрепленные при помощи гвоздей и клейкой ленты.

Я лениво разглядывала эту странную смесь, вполуха прислушиваясь к дискуссии у себя за спиной. (Герцог Сандрингем был-таки якобитом, решили они.) Но тут я увидела генеалогическую хартию, прикрепленную отдельно на стене четырьмя кнопками за уголки. Верхняя ее часть включала имена, относящиеся к началу семнадцатого столетия, но меня больше заинтересовало имя, написанное в самом низу: Роджер У. (Маккензи) Уэйкфилд.

– Извините меня, – вмешалась я в завершающую часть диспута о том, что держит в лапе леопард на гербе герцога – лилию или крокус. – Это генеалогия вашего сына?

– А? О да, да, конечно!

Викарий, просияв еще раз, поспешил подойти ко мне. Он осторожно снял хартию со стены и положил ее на стол прямо передо мной.

– Я не хочу, чтобы он забывал свою семью, – объяснил он. – Генеалогия старинная, восходит к шестнадцатому веку.

Толстым указательным пальцем он провел линию снизу вверх почти с благоговением.

– Я дал мальчику свое имя, это удобнее, поскольку он живет здесь, но я не хотел, чтобы он забыл свое происхождение. Боюсь, что моей собственной семье в этом отношении особенно нечем гордиться.

На лице викария появилось виноватое выражение.

– Все больше викарии да помощники приходского священника, затесался для разнообразия один книготорговец, вот и все. Проследить генеалогию удается примерно до тысяча семьсот шестьдесят второго года. Чрезвычайно скудные записи, мало документов, – покачал он головой, явно сожалея о генеалогической беспечности своих предков.

Мы очень поздно ушли от викария; он пообещал, что завтра первым долгом отправит письма в город, чтобы их скопировали. Большую часть пути до дома миссис Бэйрд Фрэнк что-то упоенно лопотал о шпионах и якобитах, но в конце концов обратил внимание на то, что я почти все время молчу.

– Что с тобой, любимая? – спросил он, заботливо взяв меня за руку. – Тебе нездоровится?

В голосе у него прозвучало беспокойство, смешанное с надеждой.

– Нет, я чувствую себя вполне хорошо. Я просто думала… – Я запнулась, вспомнив, что мы уже обсуждали эту проблему. – Я думала о Роджере.

– О Роджере?

Я нетерпеливо вздохнула.

– Господи, Фрэнк! Ну можно ли быть таким забывчивым? О Роджере, сыне достопочтенного Уэйкфилда.