Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви

Джейми шевельнулся, и первый узел развязался.

На мгновение воцарилась ошеломляющая тишина.

– Господи Иисусе, – заговорил Руперт, – никогда не слыхал, чтобы женщина употребляла подобные выражения.

– Тогда ты, значит, никогда не встречался с моей теткой Гризел, – под всеобщий смех произнес чей-то еще голос.

– Твой муж отдубасил бы тебя, женщина, – донесся из черной тени под деревом очень строгий голос. – Святой Павел говорит: «Принуди женщину к молчанию и…»

– Занимайтесь, черт побери, собственным делом, – огрызнулась я, чувствуя, как пот собирается за ушами. – И святой Павел тоже.

Я вытерла рукавом лоб.

– Поверните его на левый бок. А вы, – обратилась я к своему пациенту, – если вы шевельнете хоть одним мускулом, пока я завязываю этот бинт, я вас задушу!

– Понятно, – кротко отозвался он.

Я слишком сильно потянула последний бинт за концы, и он вырвался у меня из рук.

– Чтоб его к дьяволу в пекло унесло! – прорычала я, от злости и обиды хлопнув рукой по земле.

Наступила та же ошеломляющая тишина, потом, пока я нащупывала в темноте потерянный бинт, прозвучал дальнейший комментарий по поводу моих неженственных словесных оборотов.

– Может, ее следует отправить в монастырь Святой Анны, Дугал, – предложил некто с неопределенно белевшим лицом, сидя на корточках у дороги. – Я не слыхал, чтобы Джейми ругался, с тех пор как мы уехали с побережья, а ведь он, бывало, позволял себе такое, от чего даже матрос покраснеет. Четыре месяца в монастыре сделали свое дело. Ты теперь не употребляешь имя Божие всуе, а, паренек?

– Ты бы тоже не употреблял, ежели бы на тебя наложили епитимью и заставили в феврале пролежать на каменном полу в часовне целых три часа после полуночи в одной рубашке, – ответил мой подопечный.

Мужчины расхохотались, а Джейми продолжал:

– Епитимья-то была на два часа, остальное время понадобилось, чтобы подняться с пола. Я уж решил, что мои… то есть я думал, что примерз к плитам, но оказалось, просто одеревенел от холода.

Он явно чувствовал себя лучше. Я невольно улыбнулась, но произнесла как можно строже:

– Веди себя тихо, а то стукну.

Он осторожно прикоснулся к повязке, но я убрала его руку.

– Угрожаешь? – сказал он. – Подумать только, ведь мы выпивали вместе!

Фляжка обошла мужчин по кругу. Дугал опустился на колени рядом со мной и протянул фляжку раненому, чтобы тот хлебнул из нее. Из горлышка ударил запах очень крепкого виски, и я отстранила ее рукой.

– Не надо больше спиртного, – сказала я. – Ему нужен чай, в крайнем случае вода, но ни в коем случае не алкоголь.

Дугал, не повернувшись ко мне, отобрал у меня фляжку и налил порядочную порцию пахучей жидкости раненому прямо в рот. Джейми закашлялся. Подождав ровно столько, сколько нужно было юноше, чтобы выровнять дыхание, Дугал повторил процедуру.

– Прекратите же! – Я снова потянулась к фляжке. – Вы что, хотите напоить его так, чтобы он на ноги не мог встать?

Меня грубо оттолкнули локтем.

– Женщина, не лезь не в свое дело, – жестко произнес Дугал. – Нам предстоит нынче ночью долгая дорога, и ему понадобится вся сила, которую может дать выпивка.

Когда перевязка была закончена, раненый попытался сесть.

Я уложила его обратно и коленом придавила ему грудь.

– Не двигайтесь! – яростно приказала я, ухватила Дугала за подол килта и дернула изо всех сил так, что он снова опустился на колени рядом со мной. – Взгляните вот на это, – предложила я тоном строгой палатной сестры и сунула ему в руку мокрую и липкую от крови рубашку Джейми, вернее, ее обрывки.

Дугал с отвращением отбросил окровавленные тряпки. Тогда я положила его ладонь раненому на плечо.

– Чувствуете? У него резаная рана трапециевидного мускула.

– Это меня штыком, – пояснил Джейми.

– Штыком! – воскликнула я. – А почему вы мне об этом не сказали?

Он пожал плечами, но тотчас негромко застонал от боли.

– Я чувствовал, как он ткнул меня, но не знал, насколько оно серьезно. Болело не очень.

– А сейчас болит?

– Болит, – коротко ответил он.

– Прекрасно, – заявила я, совершенно выведенная из себя. – Вы это заслужили. Будете знать, как носиться по горам, похищать молодых женщин, и у-убивать людей, и…

Я почувствовала, что сейчас зареву, и замолчала, стараясь овладеть собой.

В результате этого разговора Дугал окончательно потерял терпение:

– Ладно, ты можешь как следует сидеть верхом, парень?

– Он никуда не может ехать! – запротестовала я. – Он должен находиться в больнице. Конечно же, он не может…

На мои протесты, как и прежде, не обратили никакого внимания.

– Ты можешь ехать верхом? – повторил Дугал.

– Да, если вы уберете барышню с моей груди и дадите мне чистую рубашку.

Остаток путешествия не был ознаменован какими-либо примечательными событиями, если вам не кажется примечательной ночная поездка верхом по весьма пересеченной местности, как правило, по бездорожью, в обществе вооруженных до зубов мужчин в килтах и при этом на одной лошади с раненым. По тем стандартам, к которым я уже начала привыкать, все это не выходило за рамки обыкновенного.

Светлые полосы занимающейся утренней зари протянулись над моховым болотом. Конечный пункт нашей поездки возник впереди в виде огромной массы темного камня, обведенной серой каймой света.

Окрестности уже не были тихими и пустынными. Цепочка плохо одетых людей тянулась по направлению к замку. Они отступали на обочину, чтобы пропустить скачущих рысью лошадей, и с любопытством рассматривали мое одеяние, явно казавшееся им чужеземным.

Густой туман еще не рассеялся, но было достаточно света, чтобы разглядеть каменный мост, аркой перекинутый через неширокий поток, бежавший мимо замка вниз к мерцавшему примерно в четверти мили отсюда озеру.

Очертания замка были грубыми и простыми. Никаких причудливых башенок или зубчатых стен. Он походил на хорошо укрепленный дом с толстыми каменными стенами и высокими узкими окнами. Несколько труб дымились над гладкой черепичной крышей, усиливая господствующий серый колорит.

Ворота замка были достаточно широки: в них свободно могли проехать две телеги одновременно. Я могу это утверждать без опасения впасть в неточность, потому что именно это произошло, когда мы въехали на мост. Одна телега, запряженная волами, была нагружена бочками, вторая – сеном. Наша маленькая кавалькада сгрудилась на мосту, нетерпеливо ожидая, пока телеги минуют проезд в ворота.

Когда лошади ступили на скользкие камни сырого двора, я решилась задать вопрос. С моим спутником я не обменялась ни единым словом с того самого времени, как я перевязывала его на дороге. Он, как и я, молчал, если не считать негромких восклицаний от боли при неверном шаге лошади.