Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками

Мэри, наблюдавшая за моими манипуляциями с расширенными от удивления глазами, даже закашлялась, однако сестра Анжелика впервые за все время взглянула на меня с интересом. Я положила руку на лоб женщины – он был прохладным, жара или лихорадки у нее не наблюдалось.

– Хочется пить, да, мадам? – спросила я больную.

Ответ я знала заранее, заметив возле изголовья пустой графин.

– Все время, мадам, – ответила она. – И еще я все время голодна. Сколько ни ем, а сплошные кожа да кости.

Она приподняла тоненькую, словно веточка, руку, демонстрируя костлявое запястье, затем бессильно уронила ее.

Я нежно похлопала по этой худенькой руке и пробормотала какие-то слова утешения. Диагноз мой оказался верным, но малоутешительным – в те времена еще не научились лечить диабет. Несчастная была обречена.

Опечаленная, я присоединилась к сестре Анжелике, которая, перебирая коротенькими ножками, едва поспевала за мной.

– Откуда вы узнали, чем она страдает, мадам? – с любопытством спросила меня монахиня. – Только по моче?

– Нет, не только, – ответила я. – У нее диа…

Как это у них называется?

– Сахарная болезнь. Еда, которую она ест, не насыщает, все время хочется пить. И как следствие, выделяется моча в огромных количествах.

Сестра Анжелика кивнула; полное лицо так и светилось любопытством.

– Как вы считаете, мадам, она поправится?

– Нет, она обречена, – прямо ответила я. – Болезнь зашла слишком далеко, ей не протянуть и месяца.

– О-о… – Светлые бровки приподнялись, она глядела на меня уже не столько с любопытством, сколько с уважением. – То же самое говорит и месье Парнель.

– А кто он такой, этот месье Парнель? – небрежно осведомилась я.

Толстушка растерянно нахмурилась.

– Вообще-то он изготавливает бандажи, еще ювелирным делом занимается. А когда приходит сюда, работает уринологом.

Брови мои поползли вверх.

– Уринологом? – недоверчиво переспросила я. – У вас существуют такие вещи?

– Oui, [21]мадам. И он слово в слово говорил то же, что и вы, об этой несчастной худенькой женщине. Впервые вижу даму, которая так хорошо разбирается в медицине.

Сестра Анжелика глядела на меня, словно завороженная.

– На земле и в небесах существует еще немало вещей, неподвластных разуму человеческому, сестра, – скромно ответила я.

Она кивнула с таким серьезным видом, что тут же заставила меня устыдиться своего пафоса.

– Это верно, мадам. Желаете взглянуть на господина на последней койке? Он жалуется на печень.

Мы переходили от одной койки к другой и наконец завершили обход огромной палаты. Я видела людей, страдающих от болезней, о которых знала только из учебников; видела пострадавших от самых разных травм – от раненного в голову при пьяной драке до ломового извозчика, грудь которого была практически расплющена катящейся бочкой с вином.

У некоторых коек я останавливалась, задавая вопросы тем больным, которые были способны отвечать. За спиной своей я слышала дыхание Мэри, но не оборачивалась, а потому не видела, зажимает она нос или нет.

В завершение обхода сестра Анжелика обратилась ко мне с иронической улыбкой:

– Ну-с, мадам? Не передумали ли вы служить Господу Богу, помогая этим несчастным?

Я уже закатывала рукава халата.

– Принесите-ка мне таз с горячей водой, сестра, – ответила я. – И кусок мыла.

– Ну, как там все было, англичаночка? – спросил меня Джейми.

– Ужасно, – ответила я, широко улыбаясь.

Он приподнял бровь, вопросительно взглянул на меня и устало растянулся в шезлонге.

– Получила удовольствие?

– О Джейми, если б ты знал, как это приятно – вновь чувствовать себя полезной! Я мыла полы и кормила больных жидкой овсянкой, а потом, пока сестра Анжелика не смотрела, успела сменить пару грязных рубашек и вскрыть нарыв.

– Превосходно! – заметил он. – Ну а сама-то поесть не забыла или слишком увлеклась?

– Э-э… честно сказать, забыла, – виновато созналась я. – С другой стороны, совершенно забыла и о тошноте.

Стоило мне вспомнить об этом, желудок отозвался спазмами. Я прижала кулак к животу.

– Думаю, стоит перекусить.

– Да уж наверное, – мрачно согласился он и потянулся к колокольчику.

Он смотрел, как я уминаю мясной пирог и сыр, и слушал мой рассказ о больнице, который я вела с набитым ртом.

– Многие палаты переполнены, больные лежат по двое-трое в одной кровати, что, конечно, ужасно, но… Хочешь кусочек? – спросила я. – Очень вкусно!

Он взглянул на кусок пирожного, который я протягивала ему.

– Если ты хотя бы на время перестанешь расписывать гангренозные нагноения под ногтями, то, пожалуй, съем.

Лишь с запозданием я заметила, как побледнели у него щеки и ноздри слегка дрожат. Налив в чашку вина, я подала ему и только после этого вновь принялась за еду.

– Ну а как ты провел день, дорогой? – нежно промурлыкала я.

«Обитель ангелов» стала для меня настоящим убежищем. Простота и бесхитростность, отличавшая монахинь и больных, являла собой приятный контраст трескучей болтовне и интригам придворных дам и господ. Я также была уверена, что лицо мое всякий раз обретало в больнице нормальное выражение, а мышцы его приятно расслаблялись, иначе бы на нем так и застыла навеки жеманная и скучающая мина.

Убедившись, что дело я свое знаю и ничего, кроме бинтов и свежего белья, от них не требую, монахини быстро смирились с моим присутствием, да и больные тоже, когда преодолели первоначальный шок от моего имени и титула. Социальные предрассудки обычно очень сильны, но разлетаются в прах при наличии доброй воли и умения делать свое дело, тем более если в этом умении есть такая нужда.

Несмотря на свою занятость, матушка Хильдегард начала уделять мне внимание. Сперва она вообще со мной не разговаривала, ограничиваясь лишь «bonjour, мадам», когда проходила мимо. Однако я все чаще стала чувствовать на своей спине взгляд ее внимательных и умных глазок всякий раз, когда останавливалась возле постели какого-нибудь пожилого больного, страдающего опоясывающим лишаем, или смазывала маслом алоэ ожоги ребенку, пострадавшему при пожаре, – в ту пору в бедняцких кварталах города пожары были частым бедствием.

Казалось, она никогда никуда не торопится, но за день ей приходилось проходить немалые расстояния крупными, длиной в ярд, шагами по больничным полам из серого камня, причем следом за ней все время поспешал ее любимец – маленький белый пес по кличке Бутон.

Совершенно не похожий на лохматых болонок – самую популярную у придворных дам породу, – Бутон отдаленно напоминал помесь пуделя с таксой. Природа наделила его жесткой курчавой шерстью с длинной бахромой вокруг толстого живота и коротких кривых лап. Концы лап с крепкими черными когтями громко цокали по каменному полу, когда он трусил за матушкой Хильдегард, почти касаясь своей заостренной мордой развевающихся складок ее сутаны.