Николь Фосселер - По ту сторону Нила

Итак, мертвая тишина, с десяти до часу и с двух по пяти. Лишь перья скрипят да царапают бумагу остро отточенные карандаши. Разве кто кашлянет, запыхтит или щелкнет суставами, разминая пальцы. И надо всем этим – тиканье часов, отсчитывающих судьбоносные минуты. Для кого-то мучительно медленно, для кого-то пугающе быстро.

Стены почтенного заведения словно содрогнулись, когда кадеты дружно устремились в коридор, горя нетерпением сверить свои ответы с тем, что написали товарищи. Некоторые стояли, будто парализованные ужасом, который усиливался от одной только мысли дать маху и на следующем экзамене. Остаток дня и первую половину ночи Сандхёрст напоминал гудящий улей, пока, наконец, на следующее утро с десятым ударом часов все не повторилось сначала.

А потом все внезапно кончилось. Последние работы были собраны, листки отсортированы по номерам экзаменующихся и, как повелось из года в год, отнесены в кабинет заместителя коменданта, где их еще раз просмотрели, упаковали в конверты, запечатали и отправили в Лондон.

Кадетов переполняло чувство гордости от внезапного осознания сделанного и облегчения от того, что все наконец позади. Только сейчас в их усталые, опустошенные головы начала закрадываться мысль, что этот этап их жизни, начавшийся когда-то с нервозного поступления, трудных вступительных испытаний и шумного ликования по поводу зачисления в училище, почти закончился. Жребий брошен, и теперь им ничего не остается, как ждать. Скоро станет известно, кто из них набрал больше очков и под флагом какого полка начнется их настоящая жизнь.

Теоретические занятия уже отменили, хотя часы воинской подготовки остались. В эти дни заместитель коменданта на удивление легко ставил свою подпись под увольнительными.

Стояла середина лета, время, когда в лучах солнечного света предметы сверкают, будто отполированные; трава стоит, высокая и блестящая, как стекло, а под розоватыми соцветиями лиственницы появляются шишки. Наступила пора беззаботных дней и коротких ночей, будто хранящих в себе отсвет костров Ивана Купалы.

В один из таких дней Грейс Норбери исполнился двадцать один год.

Во дворе поместья Шамлей Грин слышались веселые голоса и смех. Молодежь – девушки в светлых летних платьях и юноши в брюках для верховой езды, высоких сапогах и рубашках без пиджаков – занимала места в открытой повозке. Только Сесили и Томми прибыли из Гивонс Гров верхом на лошадях.

– До вечера, – попрощалась с родителями Грейс и поднялась в тюльбери, куда следом за ней запрыгнул и Леонард.

Щелкнув языком, Грейс привела в движение неуклюжую пегую лошадь. Следом потянулись Джек и Джилл, чьи поводья держал в руках Стивен. Рядом с ним на кучерском месте восседала счастливая Бекки, сзади в повозке устроились Ада с Саймоном и Ройстон с Джереми. У их ног вилял хвостом Гладди. Время от времени он втягивал носом воздух, вскидывая морду.

Застучали копыта, заскрипели колеса. Смешки и веселые разговоры стихали в отдалении, пока окончательно не смолкли на обсаженной дубами аллее за домом.

– И все-таки, не слишком ли много мы им позволяем?

Полковник не мог оторвать глаз от угла дома, за которым скрылись обе повозки.

– А ты забыл наш первый выезд? – ответила вопросом на вопрос Констанс Норбери.

Она махала рукой, пока дети не скрылись из вида, и теперь, положив голову на плечо мужа, заглядывала ему в глаза снизу вверх.

– Помнишь берег Хугли [6]и нашу повозку с открытым верхом? Мы были одни, без сопровождения…

– Это совсем другое, – сухо отозвался полковник.

Однако цвет его глаз изменился от леденисто-голубого до цвета морской волны – явный признак того, что сэр Уильям растрогался.

Его глаза. Это на них прежде всего обратила внимание Констанс в госпитале в Калькутте. Только потом она увидела его самого, после шестнадцатимесячного марш-броска по пустыням и джунглям, за время которого его полк преодолел три тысячи миль и выдержал четырнадцать схваток с повстанцами, из которых последняя едва не стоила ему жизни.

В этих глазах читались решимость и железная воля. Порой они отражали боль, которую он терпел, но Констанс никогда не замечала в них и намека на страх, мелькающий в глазах других раненых. Постепенно ее интерес к нему сменился симпатией, а когда он начал за ней ухаживать, пришла и любовь.

– Как бы не так, – улыбнулась леди Норбери на слова мужа. – Мой отец был в ярости, когда узнал.

– Только до тех пор, пока я официально не попросил твоей руки, – уточнил полковник, обнимая жену за плечи.

Некоторое время она вглядывалась в его лицо, а потом положила ему на грудь руку.

– Не волнуйся. Они не безрассудны, хотя и избалованы.

Глаза полковника сузились.

– Грейс и Стивен – да. Леонард и Сесили – пожалуй. Даже Данверс. Но Эшкомб и Дигби-Джонс… У последнего в голове нет ничего, кроме вздора. – Он вздохнул. – Мне не нравится, как он смотрит на Аду.

Констанс рассмеялась и толкнула полковника в бок.

– Все отцы одинаковы. Неужели ты ни капельки не гордишься тем, что у нашей красавицы появился первый поклонник?

– Будь у меня такая репутация, как у Дигби-Джонса, твой отец вряд ли благословил бы наш брак, – покачал головой сэр Уильям.

– Неужели все так плохо?

Полковник мрачно кивнул. Уголки его рта под усами приподнялись.

– Список его грехов весьма обширен: неуважительное отношение к дежурным офицерам, драки, пьянство – он ничего не пропустил. Два раза сидел на гауптвахте, а весной его чуть не вышвырнули из училища. О его проделках в деревне лучше не начинать…

Констанс задумалась.

– Может, не все так страшно, если он это перерос, – нерешительно заметила она. – Саймон вовсе не такой плохой парень. Ты когда-нибудь смотрел ему в глаза? В сущности, он очень ранимый.

Полковник фыркнул.

– Еще одна причина, по которой он не подходит Аде.

– Боже мой, Уильям! – засмеялась Констанс. – Ни Ада, ни Саймон еще не помышляют о свадьбе! Оба они слишком молоды для этого.

– Тем хуже, – мрачно буркнул полковник.

Она осторожно пригладила пальцами лацкан его пиджака.

– Но ты ведь помнишь, что обещал Стивену, если он войдет в двадцатку лучших?

– Тогда Данверс и Дигби-Джонс смогут провести остаток лета с нами, да. Я и сейчас от своих слов не отказываюсь.

«Как всегда делал в прошлом и будешь делать впредь», – пронеслось в голове Констанс. Она гордилась любовью этого человека, чью судьбу разделяла. Леди Норбери давно уже оставила всякие попытки растрогать или разжалобить его. Сердца таких людей, как Уильям Линтон Норбери, сделаны из железа. Хотя к старости и они добреют, как, например, ее отец, генерал Шоу-Стюард.

Любовь полковника имела характер безумной страсти, от которой у Констанс до сих пор иногда перехватывало дыхание. И она знала, что к детям он питает похожие чувства, которые только прячет под маской чопорности и строгости и за пламенными призывами уважения к традициям.