Николь Фосселер - Небо над Дарджилингом

Хелена не смогла сдержать слез. Когда Ян прижал ее к себе, она почувствовала сквозь мокрую от пота одежду, как ритмично, вторя друг другу, бьются их сердца.

– Она твоя, – прошептал Ян в волосы Хелене, и от его горячего дыхания по ее спине пробежал ледяной пот. – Потому что так же упряма, как ты. – Он замолчал. – Давай позавтракаем в городе.

Это были не те слова, которые она хотела бы от него слышать после их недавней ссоры. Но Хелена понимала, что для Яна и это много, и большего требовать не стала.

В горах, чьи заснеженные вершины величественно дремали над выжженными солнцем равнинами, каждый город Британской Индии имел свою территорию – hill station [9]– место спасения от духоты и палящего зноя. Симле, Муссори и Дехрадун на западе Гималаев принадлежали Дели, Пуна и Махабалешвар – Бомбею, Утакамунд и голубые холмы Нилгири – Мадрасу. Гималайские курорты были задуманы для низших военных и гражданских чинов Ост-Индской компании, не имеющих возможности совершать оздоровительные путешествия в Австралию, Южную Африку или ту же Англию. Однако ими не брезговали и губернаторы, и генерал-губернаторы, не желающие на время отдыха отдаляться от вверенных им территорий. Так, постепенно, эти городки, с прекрасно мощенными улицами и возведенными на официальные средства бунгало, стали превращаться в штаб-квартиры британской политической и военной власти, рассылавшей отсюда распоряжения и приказы с осознанием своего почти олимпийского всемогущества.

Светская жизнь, как водится, не желала отставать, и вскоре hill stations превратились в подобие колониального Ванна или Брайтона. Сюда приезжали с детьми, чтобы вывести их в общество, здесь знакомились, по всем правилам этикета ухаживали за юными леди, заключали браки. Для молодых амбициозных чиновников не было лучше места, чтобы завязать нужные знакомства, для пенсионеров – отдохнуть от тягот многолетней службы и поправить здоровье, для больных и инвалидов – провести остаток жизни в довольстве и покое. Лихие офицеры и роковые женщины, карьеристы всех мастей и скучающие домохозяйки встречались на многолюдных официальных приемах и церемонных вечерних чаепитиях, длительных прогулках верхом, пикниках и выездах в окрестные леса на охоту, на обедах, роскошных балах, скачках и театральных премьерах с их неизбежными склоками и сплетнями.

Тщательно подстриженные ряды живой изгороди обрамляли извилистые улочки и тротуары. Розовые кусты и фуксии, лилии, георгины и нежные колокольчики украшали сады при готических виллах, фахверковых коттеджах в стиле тюдор и пряничных швейцарских шале. На приусадебных участках в обилии росли цветная капуста и петрушка, земляника, яблоки и груши. Окруженные непроходимыми джунглями и пышущими зноем степями, hill stations превращались в уютные уголки покинутого отечества, совершенно английские по духу и очищенные от грязи и нищеты дикой колонии.

Жители Калькутты долго были лишены такого прибежища. Лишь в тридцатых годах девятнадцатого века колониальное правительство озаботилось поисками подходящего места в Западных Гималаях. Выбор пал на Рдо-рдже-линг – «сад алмазного сияния», покинутый форпост воинственного народа гуркхов, расположенный между Бенгалией, Непалом, Тибетом, Бутаном и Сиккимом. Начались переговоры с раджой Сиккима, на территории которого располагался Дарджилинг – так его назвали англичане. Прошло пять лет, прежде чем в 1835 году он стал частью британских владений. Еще четыре года потребовалось на строительство дорог, связывающих его с Бенгалией. Потом здесь возникло первое поселение, с кое-где мощенными камнем дорогами, тростниковыми хижинами и домами из необработанного камня, и сотни людей устремились корчевать джунгли, освобождая места под строительные площадки.

Однако со временем тяготы и лишения первых плантаторов забылись. И в тот день, когда открытая повозка с Хеленой, Яном, Моханом Тайидом и Джейсоном катилась по Моллу – главной улице Дарджилинга, трудно было представить себе, как выглядели раньше покрытые благоухающими чайными садами холмы вокруг города. При всем своем благосостоянии Дарджилингу не хватало роскоши и элегантности других hill stations. Он оставался большой деревней, приспособленной к тяжелой жизни плантаторов, и даже внешне походил на поселение местных горцев.

Достигнув Чоуврасты – самой высокой точки города, откуда сквозь филигранный узор березовой рощи открывался вид на темно-зеленое чайное море, обрамленное зарослями рододендронов, и мерцающие вдали заснеженные хребты гор, Молл уходил в сторону холмов. На этой улице находились отели и банки, почтовые и телеграфные офисы и бесчисленные лавки и магазины. Здесь же высился шпиль церкви Святого Андрея – типичной постройки в англиканско-готическом стиле. Летний сезон еще не наступил, и, пока Калькутта оставалась приемлемым местом для мемсахиб, их детей и прислуги, улицы Дарджилинга оставались пусты, во всяком случае, европейские лица встречались здесь редко.

На платье, доставившем Хелене за день до того столько огорчений, Ясмина была вынуждена срочно перешить несколько крючков. К нему подобрали зелено-белую шляпку и гармонирующий с ней по цвету изящный зонтик. От внимания Хелены не ускользнуло, какими хмурыми взглядами провожали их повозку женщины в простых хлопковых юбках, как мрачно приветствовали их мужчины в пробковых шляпах, просторных белых штанах и рубахах – традиционной одежде плантаторов. Но Яна, небрежно откинувшегося на спинку сиденья, в элегантном светло-сером костюме и с непокрытой головой, это, похоже, только забавляло.

– Похоже, нас здесь не очень-то любят, – заметила наконец Хелена.

– Пожалуй, можно сказать и так, – отвечал Ян, с вызовом разглядывающий лица прохожих, пока те, набычившись и еле сдерживая гнев, не опускали глаза. – Но мне до их любви нет никакого дела. Я предпочитаю, чтобы меня здесь уважали, и, поверь, этого я добился.

– Но разве одно противоречит другому?

– В моем случае, да. – Ян покачал головой. – У меня самые большие плантации и самый лучший в Дарджилинге чай, и я не стыжусь этого. Я горжусь этим и не считаю нужным скрывать свои чувства.

Две барышни в полосатых хлопковых платьях коротко взглянули на них и, перешептываясь, склонили друг к другу шляпки. По спине Хелены пробежала неприятная дрожь.

– Они забыли, что я начинал так же, как все, – сдвинув брови, продолжал Невилл. – Что так же вместе со своими людьми прорубался сквозь джунгли, выкорчевывая дерево за деревом, разгоняя тигров, змей и насекомых, что так же своими руками посадил в землю первые чайные кусты. Зато они помнят, что я был здесь первым частным землевладельцем, что до меня лишь государственные компании имели право держать здесь плантации. Да, я сумел купить больше земли, чем другие, и нанять большее число работников, и вырастить лучший чай, и этого они простить мне не могут. Вдобавок ко всему я выстроил просторный дом вместо убогого двухкомнатного бунгало и открыто наслаждаюсь плодами своих трудов. Кроме того, я больше плачу работникам и лучше к ним отношусь. Они ведь ставили мне в вину, что я братаюсь с туземцами. – Он весело взглянул на Хелену. – Смертный грех для сахиба! Они только и ждут, когда индусы спалят мою усадьбу, ведь лишь тяжелая рука белого господина и может держать их в подчинении. Они только и надеются, что на неурожай или на вредителей, которые пустят меня по миру, они только и ждут, что я оступлюсь. – Он задумчиво погладил оборку на рукаве платья Хелены. – Только все это напрасно, потому что я никогда не ошибаюсь. И они объясняют это тем, что я продал душу дьяволу.