Николь Фосселер - Небо над Дарджилингом

Это были ужасные дни. Мысли о предстоящей мучительной смерти не оставляли Ситару ни на минуту. Она чувствовала запах горящих волос и обугленной плоти и каждую ночь умирала на костре в кошмарных снах, от которых в ужасе просыпалась посреди ночи. Камала плакала и умоляла раджу пощадить молодую жизнь дочери, Мохан Тайид проклинал судьбу, и сама Ситара в конце концов бросилась перед отцом на колени, заклиная не предавать ее смерти.

И Джирай Чанд смилостивился. Он предложил дочери выбор: или гибель на погребальном костре, согласно обычаю сати, или предусматриваемое для малолетних вдов пожизненное изгнание. Девочка выбрала второе, хотя и знала, что в этом случае карма ее не очистится и после смерти она вернется в круг перерождений. Для самого Джирая Чанда это решение, вероятно, было еще большим облегчением, чем для Ситары, тем не менее сердце его разрывалось на части, когда он ради чести семьи обрекал себя на пожизненную разлуку с любимой дочерью.

Он не стал изгонять ее в пустыню или в горы, как было принято в таких случаях, а выбрал местом ее заточения одну из заброшенных башен дворца. И когда Ситара, вся в белом, без украшений, опустилась перед отцом на колени с ножницами в руках, он не стал, как того требовал обычай, остригать ей волосы, а просто покрыл ее голову концом сари и, не сказав на прощание ни единого слова, с каменным лицом вышел из комнаты.

Лишь немногие слуги знали тайну изгнания принцессы. Среди них глухонемой садовник Парамджит, который всегда приносил «звездным близнецам» самые сладкие фрукты из сада, и няня Ситары Сарасвати, добровольно последовавшая за своей воспитанницей в заточение. И когда Ситара и Сарасвати навсегда покинули мир людей, лишь самому радже, его жене Камале да Мохану Тайиду было известно, где находится их узилище. Ворота в сад были замурованы, ведущий к нему подземный ход засыпан. Отныне узниц с миром соединяло лишь маленькое окошко, через которое Парамджит каждый день подавал им еду и свежее белье.

Вскоре поползли слухи, что эта часть дворца заколдована, и люди перестали задаваться лишними вопросами. Иногда кому-то слышался плач или доносившееся из-за стены печальное пение.

Первое время Ситаре казалось, что она сходит с ума. Недели, месяцы, годы заточения тянулись мучительно медленно, но все это было ничто по сравнению с тем, что ждало ее впереди. Днями напролет принцесса только и делала, что слонялась из одного угла в другой, так что ее ноги покрылись волдырями, а каменный пол «Башни Слез» стал гладким и блестящим, как зеркало. Не раз ей хотелось позвать отца и вымолить у него свободу. Ситара прекрасно понимала, что ждет ее за стенами тюрьмы, но смерть на костре скоро стала казаться ей милосерднее вечного затворничества. Не было ей жизни без того, чтобы не чувствовать лучи солнца на своей коже, не мчаться на коне, подставляя лицо прохладному ветру, или не ловить поднятыми над головой руками первые капли муссонных дождей.

И Ситара непременно предала бы себя огню, если б не Сарасвати. Сарасвати, ее верная служанка, и брат Мохан. Потому что уже в первую ночь заточения Мохан Тайид вместе с Парамджитом принялись камень за камнем разбирать свежую кладку и восстанавливать засыпанный подземный ход. А потом, как только появлялась возможность, Мохан Тайид стал пробираться в башню к любимой сестре. А вскоре и сама Ситара начала выходить во внутренний двор в основном, конечно, под покровом ночи, хотя и при свете дня вряд ли кто осмелился бы приблизиться к Ансу Бердж – «Башне Слез». О том, что их с Моханом ждет, если их преступление откроется, они не смели и думать. Но Вишну был на их стороне, и целых семь лет, вплоть до сегодняшнего дня, никто не знал об их встречах.

Звезды погасли, и небо стало матово-серым, когда Ситара замолчала и промокнула уголки глаз кончиком сари. Даже сейчас, с раскрасневшимися глазами, измотанная тяжкими воспоминаниями и охрипшая от непривычно долгой речи, она была так прекрасна, что у Невилла перехватило дыхание.

– Я никому не выдам вашу тайну, – пообещал он, смущенно опуская глаза.

По лицу Ситары пробежала легкая улыбка, будто робкий солнечный луч пробился сквозь плотную завесу облаков.

– Я знаю. – Она показала в сторону башни. – Я видела вас оттуда каждую ночь и иногда днем слышала, о чем вы говорили с Моханом. Как я могу сомневаться в вас, если мой брат вам доверяет?

– Мне лучше уйти. – Уинстон кивнул и быстро поднялся. Однако, сделав несколько шагов, снова обернулся: – А почему ты вышла именно сегодня? Я ведь не первый раз коротаю здесь ночные часы.

Легкий румянец залил щеки Ситары, и она стыдливо склонила голову.

– Я… яблоки, – пролепетала Ситара, показывая на все еще разбросанные по плитке плоды.

Потом быстро вскочила и принялась их собирать. Одно она протянула Невиллу. Тот улыбнулся, вспомнив Еву и первородный грех. Однако уже в следующую секунду забыл обо всем, потому что ничего, кроме Ситары и ее черных глаз, для него больше не существовало.

– Ты вернешься? – робко спросила она спустя некоторое время.

– Обещаю, – уверенно кивнул капитан, поднимаясь со скамьи.

Невилл каждую ночь возвращался в этот сад, откладывая встречи с Моханом или вовсе отменяя их. Он был очарован Ситарой, ее манерой говорить и двигаться, потрясен ее ужасной судьбой и с радостью замечал, что из раза в раз принцесса все чаще улыбается, а иногда даже смеется, запрокинув голову. Невилл рассказывал ей об Англии, о своем родном Йоркшире, о его мрачных болотах и туманном небе, об острых скалах, омываемых океанской пеной, ей, никогда в жизни не видевшей моря и не представлявшей себе большего водоема, чем пруд после муссонных дождей. Он делился своими впечатлениями об Индии и жизни в калькуттских казармах, а она внимательно слушала и задавала вопросы. Ситара, в свою очередь, посвящала Уинстона в тайны раджпутов и вспоминала об их с Моханом детских проделках. И все чаще их беседы прерывались внезапным молчанием, которое было красноречивее всяких слов.

В одну из таких ночей с тонким серпом луны на темном чернильном небе Ситара внезапно залилась слезами.

– Что случилось? – спросил Уинстон.

– Я… – всхлипывала она, глядя на свои сложенные на коленях руки. – Я постоянно думаю о том, что когда-нибудь ты исчезнешь.

Уинстон обомлел. Сам он отгонял прочь любую мысль о том, что вскоре ему придется покинуть дворец и вернуться в Калькутту. В ту ночь, когда он впервые встретил Ситару, время словно перестало для него существовать и вселенная остановилась. Однако слова Ситары напомнили ему о том, что за стенами Сурья-Махала жизнь продолжается и требует его участия. У Невилла неприятно защекотало в желудке.