Элоиза Джеймс - Однажды в замке

Холл оказался абсурдно огромен, а акустика, механически отметила Эди, должно быть, ужасна, учитывая тот факт, что потолок исчезал в полумраке высоко над головами.

Бардолф немедленно постарался привлечь внимание Гауэйна и отвел его в сторону. Лила вышла из экипажа и проследовала в холл. Сюзанна семенила рядом, так что Эди воспользовалась возможностью спросить малышку:

– Знаешь, где спальня твоего брата?

– Нет, – покачала головой Сюзанна, что было неудивительно. – Спросите у нее!

Она кивком показала на экономку миссис Гризли, занятую разговором с Гауэйном и Бардолфом.

– Пойдем попробуем найти сами.

Эди в сопровождении Сюзанны и Лилы стала подниматься по большой каменной лестнице. Оказавшись наверху, она стала поочередно открывать двери.

– Тебе нравится здесь жить? – спросила она Сюзанну.

– Очень одиноко. Мама мертва.

Голос ее задрожал.

– Моя тоже.

– Но вы старая.

– Моя мать умерла, когда мне было всего два года. Я была младше тебя.

– О!

Сюзанна, казалось, осмысливала услышанное.

– Твоя мама упала в озеро и утонула?

– Нет. Она простудилась и умерла от воспаления легких.

– Вам было грустно?

– Не помню. Но мне потом было очень грустно. Я бы хотела иметь мать.

– Матери не так уж важны, – отрезала Сюзанна.

Эди попыталась не принимать это на свой счет.

– А я думаю, матери очень важны, – возразила Лила.

Следующая дверь вела в большую спальню, но здесь не было смежных дверей в ванную или гардеробную.

– Похоже, это гостевая комната, – заметила Эди.

– Меня поселят здесь, Эди? – спросила Лила.

Комната была тошнотворной, в горчичных тонах – от штор до ковров и полога.

Не успела Эди ответить, как вмешалась Сюзанна.

– Можете спать в детской, если хотите. Там спала мисс Петтигру, но теперь она ушла. Только комната маленькая.

Эди инстинктивно сжалась, услышав это. Но взяла себя в руки. Стоило Лиле увидеть на улице ребенка, она тут же принималась с ним ворковать. Она наносила визиты, только бы увидеть детей, которые могли оказаться в утренней комнате. Несомненно, она уже обожала Сюзанну, и, похоже, взаимно.

– Я люблю маленькие комнаты, – кивнула Лила. – По-моему, они уютные, как думаешь?

Лила никогда не путешествовала налегке и привезла с собой три сундука с одеждой. Так что об уюте не могло быть и речи.

Спальня герцога оказалась чуть дальше по коридору. Здесь занавески, ковры и шторы были коричневыми.

– Детская мне нравится больше.

Сестра Гауэйна встала посреди комнаты, скрестив руки на тощей груди.

– Это нехорошая комната, – констатировала она. – Плохая. Может, кто-то умер здесь.

– В моем замке нет призраков, – возразила Эди, подходя к смежной двери, ведущей в большую комнату со встроенной ванной и ватерклозетом.

– В башне водятся три привидения, – сообщила Сюзанна. – Смотрите. Эта ванна такая большая, что в ней плавать можно!

Хоть что-то произвело впечатление на этого ребенка!

– А какова ванна в детской? – спросила Лила.

– Там нет ванной. Только одна крошечная оловянная ванночка.

– Тогда ты можешь сегодня искупаться здесь, – пообещала Лила.

Дальняя дверь на другом конце ванной вела в спальню герцогини, обставленную в голубых тонах: все, от ковров, штор и прикроватных занавесок, было голубым. Как раз когда Эди заметила, что потолок тоже голубой, вошел Гауэйн.

– Комната выглядит, словно запыленное небо, – заметила Лила.

Сюзанна звонко расхохоталась, но умолкла под строгим взглядом Гауэйна.

– Слуги более эффективно выполняют свои обязанности, когда каждая комната имеет свой цвет.

Эди не переставала поражаться однообразию – даже каминный экран был голубым!

– Полагаю, голубой был любимым цветом твоей матери?

– Понятия не имею, какие цвета предпочитала мать, – монотонно проговорил Гауэйн. – Комната была заново обставлена год назад.

– И ты надзирал за работами? Я, наконец, нашла что-то, чего ты не умеешь! – с облегчением воскликнула Эди.

Он бросил на жену укоризненный взгляд.

– Можно мне посмотреть на имбирную принцессу? – спросила Сюзанна, переминаясь с ноги на ногу.

Лила вынула из батистового мешочка с яркими узорами большой пряник.

– Съедим принцессу после ужина. А вот есть еще имбирный человечек, хотя было бы правильнее назвать его имбирным джентльменом, потому что у него золотые пуговицы и очень элегантная шляпа.

Сюзанна нерешительно взяла лакомство.

– Он хорошо пахнет. Что с ним делать?

– Это твой первый имбирный человечек?

Она кивнула.

– Съешь его.

– Съесть его ГОЛОВУ?!

– Я всегда начинала с ног, – предложила Эди.

Но Сюзанна не сводила глаз с Лилы:

– Но если я съем его, он умрет.

– Нет, он попадет в твой животик, – пояснила Лила. – Это большая разница.

– Думаю, лучше сначала откусить голову, – решила Сюзанна, когда молчание слишком затянулось.

– Ты очень добра, – заметила Лила.

Сюзанна повернулась и уселась на кровать.

– Эта комната некрасивая, – объявила она, принимаясь за пряник. – Только кровать хорошая. Моя пахнет соломой. Но ваша мягкая.

– Возможно, на ней лежит пуховая перина, – ответила Эди.

Гауэйн откашлялся, и Эди неожиданно ощутила его присутствие особенно остро.

Лила взглянула на молодоженов, подошла ближе и сказала:

– Сюзанна, дорогая, ты обещала мне показать детскую, – напомнила она, протягивая руку.

Сюзанна слезла с кровати, и они вышли не оглянувшись.

Гауэйн и раньше испытывал подобные эмоции, ощущая столь же отчетливо, как если бы морские волны бились о его ноги. Он чувствовал это еще в детстве каждый раз, когда его отец в очередной раз напивался… но очень редко во взрослом возрасте.

Однако почувствовал это сейчас.

Не успела Сюзанна выбежать из комнаты, держа в одной руке пряник, а другой вцепившись в пальцы Лилы, Эди бросила на него нервный взгляд, пробормотала что-то насчет экономки и исчезла. Очевидно, не хотела находиться с ним в одной спальне.

Эта эмоция была слепящей, невразумительной, напомнившей Гауэйну о тех днях, когда отец валился с табурета у огня, распластывался на полу, до того перебрав виски, что тот булькал в животе, пока он переворачивался.

Каждый раз, глядя на жену, Стантон испытывал чувство собственника, которое считал основным в своей натуре истинного шотландца. Но оно было чуждо цивилизованному миру, которому принадлежала Эди.

Он женился на ней. Надел ей на палец свое кольцо. Уложил в кровать. И все же какая-то часть ее души оставалась для него загадкой. Гауэйн чувствовал это все яснее, что сводило его с ума. Он захотел Эди сразу, как только увидел, поэтому и захотел жениться на ней. И все же не получил ее. И от этой истины хотелось выть, подобно зверю.