Оливия Уэдсли - Маленькие радости

Тони проснулась очень рано и почувствовала себя очень смущенной и пристыженной. Она не могла понять, откуда к ней явилось это «нелепое настроение» накануне вечером. Она со злостью бросила соль для ванны в воду. В двадцать восемь лет страдать из-за чувства, из-за которого страдаешь в восемнадцать!

День, очевидно, обещал быть хорошим. Солнце уже проглядывало из-за опалового тумана. Она выбрала самое красивое платье и расхаживала в нижней юбке почти до последнего момента, так как ей очень нравилось смотреть на свои икры в бледно-сиреневых шелковых чулках.

Она причесалась «на новый манер». У нее были черные волосы, очень густые и необыкновенно блестящие, и «новый манер» заключался в челке на лбу, на полдюйма выше ее прямых бровей, и в массе локонов на затылке.

Старая Марта вошла, чтобы помочь ей одеться.

– Вы выглядите веселой сегодня, сударыня.

– Лучше, чем выглядела вчера вечером, – пробормотала Тони, состроив самой себе гримасу в зеркале.

Утренняя почта принесла два чека и приятное сообщение о том, что все оставшиеся на выставке карикатуры проданы.

В одиннадцать Тони была совершенно готова.

Она услышала грохот большого мотора и подбежала к окну, чтобы посмотреть, де Солн ли это. То был он. Ее шестое чувство подсказало ей это.

Она накинула свое подбитое мехом пальто.

– До свидания, Жоржетта.

– До свидания, дорогая.

Де Солн стоял у дверей мотора, разговаривая со своим лакеем.

– Я сам буду править. Тони, а вы будете сидеть рядом со мной.

– Отдал ли уже Нерон все свои приказания?

Он рассмеялся.

– Кроме одного, что вы не вернетесь домой до поздней ночи. Раньше и не ждите.

Де Солн взялся за руль, и большой мотор плавно двинулся вперед.

– Ничто не может сравниться с ездой в автомобиле, – воскликнула Тони, когда они понеслись по полям и деревушкам. – У вас гораздо более здоровый вид, Жан.

– Я совершенно выздоровел.

– Совершенно выздоровели?

Он посмотрел на нее пронизывающим взглядом.

– Никогда не бываешь так счастлив или так несчастлив, как сам себе это воображаешь, – процитировал он.

Тони молча приподняла брови. Два месяца назад этот человек яростно метался у нее по комнате, проклиная весь свет потому, что женщина бросила его; теперь он ей мимоходом заявляет, что никто никогда не страдает до той степени, как он это воображает.

– Я рада, что вы теперь так относитесь к этому, – сказала она шутливо.

Никому не бывает приятно сообщение, что его сочувствие потрачено даром или что в нем не было нужды. Тони страдала за Жана еще долго после его отъезда. Очевидно, ей не следовало беспокоиться.

Она была другом Жана, но она была ведь и женщина.

– Я слышала, что мадам Рицкая пользуется в Петербурге бешеным успехом.

– Я видел их на прошлой неделе, – равнодушно заявил де Солн. – Вы поражены?

– Ни в малейшей степени, – уверила его Тони, стараясь придать голосу равнодушное выражение. – Как вы ее нашли?

– Сияющей и великолепно одетой. Она меня очень тепло встретила; мы отнеслись друг к другу более дружески, чем когда-либо.

– Так что это было приятной переменой?

Де Солн открыто рассмеялся:

– Мой дорогой маленький друг, теперь я ничего не могу вам объяснить. Может быть, позднее это будет возможно.

– Не нужно никаких объяснений, – быстро возразила она, почувствовав в голосе де Солна какой-то тонкий намек на то, что так необходимо. – Ваши дела касаются всецело только вас. Вы не обязаны давать мне отчет о них.

– Я выбрал вас доверенной моих тайн не для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство, а чтобы завербовать ваше сочувствие.

– Но вы, наверное, перестали в нем нуждаться?

Де Солн снова посмотрел на нее.

– Вы хотите, чтобы я больше не обращался к вам?

– Не обращались бы зря. Как вы можете просить о сочувствии, когда вы сами мне сказали; что совершенно – ну, скажем, – оправились от вашей опасной раны.

– Вам доставляет удовольствие быть язвительной на мой счет.

– Я вынуждена говорить правду.

– Тогда признайте же сразу, что замок вам нравится. Он тут, в конце аллеи, посмотрите, вы видите?

Тони посмотрела вдаль между рядов оголенных деревьев, на которых кое-где еще мелькали красные и желтые листья при свете октябрьского солнца.

В конце она увидела длинную серую массу строений.

– Это Венсен, – сказал де Солн тихим голосом.

– Чудесно, прекрасно! – воскликнула Тони. Они въехали в высокие ворота, а через них на замощенный двор.

Замок окружал их со всех сторон. На середине двора журчал фонтан. Де Солн, встав на ступени своего дома, приветствовал Тони.

Вестибюль был каменный, со сводами, и поднимался на высоту тридцати футов. Потолок резного дерева насчитывал четыре столетия.

С высоких стильных бра свисали знамена. Несмотря на холод каменных стен, здание выглядело красивым, уютным жильем. Цветы были повсюду; иные росли в больших медных кадках, другие стояли в вазах.

Две собаки, борзая и гончая, гордо выступили вперед. Тони стала между ними на колени и начала разговаривать с ними.

Де Солн, сидя на подоконнике, наблюдал за ней.

– Как, вы любите собак, Тони?

– В них никогда не разочаровываешься, и они меня всегда любят, – ответила она.

Де Солн за ее спиной слегка улыбнулся.

– Они более постоянны, чем люди.

– Гораздо.

– Взять с собой эти по-небесному постоянные создания к завтраку? Хотите?

Он повел ее в маленькую столовую, все стены которой были обвешаны коврами.

Из больших окон был виден парк, уходящий в голубую даль.

– У вас очень красивое поместье.

– Я его очень люблю, – спокойно ответил он.

Она кивнула:

– Дядя Чарльз также любил Уинчес.

– Любили ли вы когда-нибудь какой-либо дом?

– Да, Уинчес, но я думаю, что я его любила из-за дяди.

– Я люблю Венсен потому, что это часть меня самого. Кажется, Ларошфуко говорил, что единственное существо, которое мы по-настоящему любим, – это мы сами. Во всяком случае, я люблю замок такой любовью. Я помню, что, когда я был еще маленьким мальчиком, я ни одной игры так не любил, как делать открытия. Но я никогда не хотел открывать никакого другого места, кроме одного, и всегда оно оказывалось тем же самым – моим собственным домом. Я любил выкапывать старые вещи, спрятанные на чердаках под крышей. В мансардах было много больших кладовых, наполненных всяким хламом. Я нашел там несколько гобеленов Байе, одну панель и драгоценность, которую мы считали украденной. Я еще вижу себя маленьким уродливым бездельником, безумно влюбленным в серые стены, проводящим все время вместо чтения над изучением рукописей, относящихся к нашей семье.

– Почему вы не женились молодым, Жан?

Он густо покраснел.

– Я полагаю, что у меня были идеалы, а когда идеалы ушли и я хотел жениться, – вы сами видели результаты моей попытки.