Евгения Марлитт - Огненная дева

Герцогиня не могла видеть выражения лица Майнау: он сидел вполоборота, сохраняя то небрежное спокойствие и хладнокровие, в которое он обыкновенно драпировался, так что казалось, вот-вот он, равнодушно пожав плечами, насмешливо скажет: «Пусть ее себе говорит – какое мне до того дело?»

– Ваши воззрения так чужды строго верующему христианину, баронесса, что я нахожу прения по этому предмету неприличными теперь ни по времени, ни по месту, хотя я уверен, что победа осталась бы за мною, – прервал священник эту мгновенную тишину своим глубоким симпатичным, хотя несколько тихим голосом; он должен был ответить ей, так как она принудила его к тому. – Оставляя в стороне Священное Писание, позвольте напомнить вам изречение одного из великих писателей, который говорит устами своих мудрствующих героев: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

– Это правда, но я под этим не подразумеваю таинственной силы природы. Большая часть людей до сих пор думает, что в природе нет ничего непостижимого, над чем можно было бы задуматься, потому что они могут все видеть, слышать и понимать, а что в этом-то и состоит чудо, им и в голову не приходит. Разве не чудо та жизненная сила, заставляющая произрастать из земли пеструю чашечку полевого цветка?..

Священник смотрел на нее с тем же выражением на лице, с которым он уже раз сказал ей сегодня, с мольбой во взгляде: «Вы противоречите себе, баронесса!»

– А вы забываете основателя вашей церкви, Лютера, который не только не отрицал существование духа зла, но даже утвердил веру в могущество его враждебной силы на земле? – сказал он, как бы умоляя.

– В нашем веке он не только запустил бы в него свою чернильницу, но и могучее перо свое обратил бы против порождения человеческой фантазии, – было ее ответом.

– Довольно, довольно! – воскликнул гофмаршал вне себя, протягивая руку, как бы приказывая молодой женщине замолчать. – Ваше высочество, простите, что за моим столом вам приходится слышать такие противорелигиозные мудрствования, – обратился он со зловещим спокойствием к герцогине. – Баронесса Майнау воспользовалась уединением Рюдисдорфа, чтобы предаться научным занятиям, которые своею ничтожностью напоминают о своем происхождении – занятия при хлебе и воде.

Герцогиня быстро встала; она должна была это сделать: как правительница и как женщина, она не должна была допустить семейной ссоры в своем присутствии.

– Пойдемте же собирать фрукты! – сказала она весело и любезно, как будто ничего и не произошло. Она надела шляпку и взяла зонтик. – Где же сейчас принцы? Я не вижу и не слышу их, господин Вертер, – обратилась она с вопросом к воспитателю принцев, который в ту же минуту скрылся…

Подозвав к себе священника, герцогиня взяла под руку Майнау; он пошел с нею, не бросив ни одного взгляда в сторону жены; фрейлина торопливо последовала за ними, так что Лиана осталась одна, как опальная, – одна под тенью кленов.

– Вы ничего не чувствуете, моя милая? Уж отличились вы сегодня, нечего сказать! Просто сломали себе шею! – проговорил лукаво гофмаршал, медленно проезжая мимо нее.

Лиана молча отвернулась и пошла по дорожке, пролегавшей мимо охотничьего дома, в лес. В отворенное окно кухни она увидела Лен, стоявшую около плиты, а недалеко от нее, в темном углу, виднелось, подобно призраку, бледное личико Габриеля. Он скрылся здесь, когда гофмаршал резким движением руки прогнал его из этого круга высокорожденных… Какой промах дала она, взяв сторону мальчика: этим, без сомнения, она только ухудшила его и свое положение. Ненавистная «вторая жена» этим ходатайством поставила себя в такое положение, что теперь вопрос состоял только в том, когда она возвратится к себе на родину… При этой мысли Лиана вздохнула полной грудью, и луч счастья осветил ее душу. Теперь не она будет намекать на развод, не она будет стараться порвать цепи, в которые в своем заблуждении сама себя заковала. Она радовалась смелости, с какою, не стесняясь, высказала свои убеждения: не каждое ли ее слово было нарушением программы, начертанной Майнау?.. Теперь он не мог на время своего отсутствия поручить ей охранение домашнего спокойствия и воспитание наследника дома Майнау: гофмаршал не потерпит уже этого ни в каком случае. Майнау нечего было страшиться теперь огласки – разрыв произошел при посторонних за кофейным столом… Сделаться свободной!.. Там, вдали, окруженный таинственным полумраком, виднелся ненавистный ей замок, где она в короткое время столько выстрадала. Время испытания, прожитое здесь, она будет считать тяжелым, но счастливо окончившимся сном, о котором она больше не будет и думать… Назад к Магнусу и Ульрике! Опять жить общею с ними жизнью, опять заниматься в Рюдисдорфе, в их уютном зале!.. Как охотно она будет выносить капризы матери и ее гневные вспышки! Тамошний ад, как говорили Магнус и Ульрика, был ничто в сравнении со страданиями и одиночеством на чужбине. Она же поедет не к матери, а к Магнусу; он ведь решительно заявил им, что Рюдисдорф их родина и будет служить для сестер убежищем во всякое время… О Магнус! И глаза ее наполнились слезами при мысли о свидании с ним.

В эту минуту раздался лай собак, выбежавших из охотничьего домика; она оглянулась: там шел Майнау, унимая повелительным движением руки прыгавшую кругом него свору… Не шел ли он в охотничий дом, может быть, за шалью, которую оставила там герцогиня?.. Как гордо и высоко держал он голову, будто служил олицетворением мужества и силы! А между тем он был самый жалкий из всех! Он говорил против совести и убеждений и обходил молчанием самые грубые выходки, чтобы только не заступиться за жену, не ответствующую его планам. Лиана быстро пошла вперед, как будто не видала его, но он был уже около нее.

– Как! Ты плачешь, Юлиана?.. Ты можешь плакать? – воскликнул он со всем злорадством удовлетворенной жестокости. Она гневно отерла слезы. – Ну, не сердись, никто лучше меня не знает, что ты не от чувствительности проливаешь их. Бывают слезы ожесточения, оскорбленной гордости…

– И глубочайшего раскаяния, – прервала она его.

– А!.. Ты раскаиваешься в своем давешнем геройстве?.. Как жаль!.. А я принимал все сказанное тобою за твое искреннее убеждение и думал, что ты сумеешь принять мученическую кончину за каждое свое слово… Итак, ты раскаиваешься?.. Не послать ли тебе священника? Он с такой необъяснимой готовностью старался выручить тебя, что герцогиня вне себя за это… Прислать тебе его, Юлиана? Более любезного духовника трудно найти в целом свете, я знаю это от Валерии!

– Я должна буду принять его, – проговорила Лиана с раздражением, видя его язвительную усмешку, – для того, чтобы он внушил мне веру в колдунов и привидения, чтобы и меня… – Тут она вспыхнула и замолчала, сделав отрицательное движение.