Евгения Марлитт - Огненная дева

С минуту Лиана простояла у открытого окна; она невольно содрогнулась при мысли, что в такую ужасную погоду и притом ночью ей приходится покинуть замок и идти пешком. Она хотела уйти из Шенверта так тихо и незаметно, чтобы никто не мог даже знать, когда она ушла. Она ни одной ночи не могла более оставаться под кровлею того, кто считал ее неверною и погибшею безвозвратно. Масса взведенных на нее оскорбительных обвинений и вероломные действия священника лишили ее всякой возможности доказать свою невинность, так что только опытная в хитрости и коварстве женщина могла бы выпутаться из этой интриги; ей же, беспомощной по чистоте ее души, остался только один исход: бежать к Магнусу и Ульрике и им поручить свою защиту.

Она заперла окно и опустила штору; вдруг раздались торопливые шаги в передней, и сильная рука взялась за ручку двери, но голубой будуар был заперт… Лиана прижала руки к сильно бьющемуся сердцу. Майнау стоял в передней и требовал, чтобы его впустили… Нет, ни за что на свете она не увидит его больше! Он сделал эту встречу невозможной.

Майнау стал с силою стучать в дверь.

– Юлиана, отвори! – кричал он повелительно. Она словно окаменела; не было слышно даже ее дыхания, только глаза тревожно скользили по платью, боясь, чтобы какая-нибудь складка не шевельнулась и не выдала ее присутствия.

Два раза он позвал ее, сильно дергая дверь. Потом он пошел назад и с силой распахнул обе половинки большой двери, ведущей на колоннаду, но Лиана не слыхала, чтобы она снова затворилась, – очевидно, Майнау удалился в сильном негодовании.

Облегченно вздохнув, Лиана снова вошла в гардеробную, но о чем она плакала? Ей самой стыдно было своих слез. Есть ли на свете что-нибудь непоследовательнее и загадочнее женского сердца? Не было ли оно теперь готово разорваться от невыносимой муки?.. Она закрыла лицо руками, как будто чей-нибудь насмешливый взгляд мог заглянуть в ее душу, обманывать же самое себя было невозможно. Если бы он теперь вошел к ней, то, пожалуй, она была бы настолько слаба, что сказала бы ему: «Я удаляюсь, но знаю, что никогда не забуду тебя…» Какое торжество было бы для его демонического характера! Значит, действительно ни одна женщина не умела противостоять ему. Даже она, с которою он держал себя так холодно, чтобы не допустить никакого сближения, на которой женился только для того, чтобы жестоко отомстить другой, все еще горячо любимой, и которой хотя и дал свое имя, но предоставил в своем доме только место гувернантки, – даже и она, забыв свою гордость и свое женское достоинство, готова была сказать ему: «Я никогда не забуду тебя…» Нет, слава богу, он ушел. Он не видел своей победы и никогда не узнает о ней. На лице ее вдруг появилось суровое, чуждое ей до сих пор выражение. Она мысленно представила себе серых рысаков, остановившихся у герцогского дворца; видела Майнау, смело правившего ими и потом стоявшего у подножки кареты, и эту высокопоставленную, самую гордую женщину в государстве, выходившую из кареты и опиравшуюся на его руку, – может быть, это возвращение решило судьбу обоих. Молодая женщина была так огорчена, что в душе ее явилось подозрение, что Майнау с намерением, против своего убеждения, обвинял ее в неверности, чтобы ускорить развод… О боже, но к чему же эти убийственные мысли! Ведь не любовь же терзает ее сердце – от этого чувства ее сохранила фамильная трахенбергская гордость? Она только не могла в эту минуту преодолеть горячего желания обладать его дружбой, но как только вернется домой, она скоро сладит с собой… Лиана открыла ларчик с бриллиантами, чтобы еще раз проверить их по описи, точно так же пересчитала свертки с золотом – она не дотрагивалась ни до одного из них. Потом положила оба ключа в конверт, запечатала его, надписала на нем имя Майнау и оставила на письменном столе. Некоторые вещи, до которых не хотела, чтобы касались посторонние руки, она уложила в маленький ящик, остальное же предоставила переслать горничной.

Среди этих приготовлений прошло около двух часов. Она подняла штору в голубом будуаре; на дворе было совершенно темно; свет от стоявшей за ней лампы падал на усыпанную гравием площадку и отражался в лужах, вода которых была покрыта пузырями от дождевых капель. Ливень прекратился, но буря все еще свирепствовала с удвоенной силой по дворам, дворикам и колоннадам огромного замка, точно радуясь, что, наконец освободившись, она могла на просторе завывать в обширных шенвертских парках.

Теперь пора было идти. Лиана надела темное платье, черное бархатное пальто и накинула на голову капюшон. С горькими слезами вошла она в спальню Лео и склонила голову на его подушку, около которой сидела каждый вечер, пока сладкий сон не смыкал блестящих глаз ее резвого любимца. Он был теперь у деда и не предчувствовал, что ее слезы орошали его подушку и что она, которую он боготворил всею силою своего пылкого сердца, готовилась в бурную ночь покинуть Шенверт, чтобы никогда более не возвращаться в него.

Неслышно отодвинула Лиана задвижку у двери голубого будуара и вышла, но тотчас же с испугом отступила назад; она думала выйти в совершенно темную переднюю, а между тем в ней горела большая висячая лампа и в широко растворенную парадную дверь врывались целые потоки света из освещенной газом колоннады… Она остановилась, едва дыша от страха; яркий свет газа и темная бархатная одежда придавали ей волшебную прелесть, но резкое выражение, появившееся сегодня вечером на ее обыкновенно кротком лице, стало еще резче, когда глазам ее представился Майнау, стоявший, скрестив руки на груди, в нише окна.

– Ты заставила меня долго ждать, Юлиана! – сказал он спокойно, как будто речь шла об условленной поездке в театр или концерт.

При этом он быстро подошел к дверям и захлопнул их: ясно, что он оставил их отворенными для того, чтобы видеть колоннаду и таким образом помешать жене уйти через гардеробную.

– Ты хочешь еще прогуляться? – Он задал этот вопрос со свойственным ему сарказмом, но глаза его горели зловещим огнем.

– Как видишь, – ответила она холодно и подвинулась в сторону, чтобы беспрепятственно пройти в дверь.

– Странное желание в такую погоду! Слышишь, как воет буря? Ты не дойдешь и до первой лужайки в саду, будь в этом уверена! Все дороги затоплены, предостерегаю тебя, Юлиана!.. Из-за этого каприза ты непременно приобретешь себе насморк или ревматизм.

– К чему эта комедия? – сказала она совершенно спокойно и остановилась. – Ты очень хорошо знаешь, что тут и речи нет о «капризе». Я тебе еще наверху сказала, что сегодня же хочу уехать, и ты видишь меня на пути…

– В самом деле? Ты хочешь, как ты есть, в бархатном пальто и с дождевым зонтиком в руках путешествовать пешком вплоть до Рюдисдорфа?