Евгения Марлитт - Графиня Гизела

– Но ты, вероятно, не знаешь, каким образом эти владения перешли в руки твоей бабушки?

– Никто мне об этом не говорил, но я предполагаю, что она их купила, – ответила она совершенно спокойно и простодушно.

Отвратительная улыбка искривила губы его превосходительства. Он быстро присел около нее, схватил ее тонкие руки, которые она держала на коленях, и приветливо притянул ее к себе.

– Иди сюда, дитя мое, – шептал он, – я должен сообщить тебе кое-что такое, что, вероятно, на время поразит твои чувства… Но я должен предупредить тебя, что подобные вещи случаются на каждом шагу и что свет судит о них… очень снисходительно. Тебе уже восемнадцать лет – нельзя же оставаться навсегда ребенком и не понимать житейских отношений… Твоя бабушка была подругой принца…

– Я это знаю, и по всему, что я слышала, он должен был относиться к ней, как к святой…

– Было бы лучше, если бы ты смотрела на вещи с менее возвышенной точки зрения!

– О, папа! Не повторяй этих слов! – прервала она его умоляющим голосом. – Ведь я уже узнала вчера, что у нее не было сердца.

– Не было сердца? – Он улыбнулся, и лицо его приняло отвратительное выражение. – Не было сердца? – повторил он. – Как понять твои слова, дитя мое?

– Она не была добра к несчастным, она хотела натравить собак на бедных, просивших ее помощи.

Министр снова вскочил с места, но на этот раз в порыве сильного гнева. Он топнул ногой, и с его губ, казалось, хотело сорваться проклятье.

– Кто наговорил тебе все эти пустяки? – сказал он злобно.

Он вдруг увидел, что находится еще дальше от цели, чем с самого начала; он увидел, что эту детски чистую душу нелегко загрязнить пошлой житейской правдой и неразборчивым миросозерцанием света.

– Хорошо же, – сказал он после некоторого молчания, садясь около нее, – если это тебе так нравится, то скажем, что бабушка была святыней принца, который любил ее так нежно, что однажды составил духовную, по которой делал своей наследницей графиню Фельдерн и совершенно отказывался от своих родственников.

Лицо девушки вдруг оживилось.

– Она, конечно, протестовала всеми силами против такой несправедливости, – прервала она его, задыхаясь от волнения, но с полной уверенностью.

– О, ребенок! Нет, дело было совсем иного свойства… Я, впрочем, должен предупредить тебя, что весь свет разразился бы гомерическим смехом, если б твоя бабушка вздумала действовать в твоем духе… Против получения полумиллиона не так-то скоро протестуют, душа моя!.. И в том отношении, что бабушка приняла предлагаемое ей наследство, она совершенно права… Не прав был он, принц!.. Но теперь нам придется коснуться одного пункта, которого и я не могу извинить.

– Но, папа, я лучше готова умереть, чем касаться этого пункта! – проговорила девушка жалобным голосом.

Лицо ее покрылось смертельной бледностью, губы дрожали, и голова ее опустилась на подушку дивана.

– Дорогое дитя мое, умирать не так легко, как тебе кажется… Ты будешь жить, даже если и выслушаешь рассказ мой об этом темном пункте, и если послушаешь моего совета, то тебе представится возможность скоро предать его забвению… Таким образом, завещание принца было написано уже и его отношение к твоей бабушке ничем не возмущалось до тех пор, пока его не расстроили злые сплетни – нередко случалось, что они совершенно расходились в ссоре друг на друга… Так, в одну из таких минут, графиня Фельдерн давала в Грейнсфельде большой бал-маскарад – принца там не было… Вдруг среди ночи бабушке было объявлено, что принц Генрих умирает. Кто сообщил ей это известие, никому до сих пор не известно. Она оставляет бальную залу, бросается в экипаж и едет в Аренсберг – мать твоя, в то время семнадцатилетняя девушка, которую принц любил, как отец, сопровождает ее…

Он замолк на минуту.

Дипломат как бы колебался. Он взял флакон и поднес его к лицу девушки, прислонившейся к подушке дивана.

При этом движении Гизела подняла голову и оттолкнула его руку.

– Мне не дурно – рассказывай далее, – проговорила она быстро, с необыкновенной энергией. – Не думаешь ли ты, что очень сладко чувствовать себя под пыткой!

Взгляд, полный страдания, метнули в его сторону ее карие глаза.

– Конец недолго рассказывать, мое дитя, – продолжал он глухим голосом. – Но я должен тебя просить настоятельно не терять головы – ты теперь похожа на помешанную… Ты должна подумать, где ты и что сегодня и у стен есть уши!.. Принц был при последнем издыхании, когда графиня Фельдерн, едва переводя дух, бросилась к его постели, но у него все еще оставалось настолько сознания, чтобы оттолкнуть ее, – он, должно быть, сильно был озлоблен против этой женщины… На столе лежало второе, только что оконченное завещание, подписанное умирающим, Цвейфлингеном и Эшенбахом, которые находились при принце. По завещанию этому все наследство переходило к княжескому семейству в А… Я сам в этот роковой час находился по дороге в город, чтобы призвать князя к постели умирающего для примирения… Принц умер с проклятием на устах против бабушки, а полчаса спустя по соглашению с Цвейфлингеном и Эшенбахом новое, только что написанное завещание принца брошено было ею в камин – и она сделалась наследницей умершего.

Из груди девушки вырвался полукрик-полустон, и прежде чем министр в состоянии был помешать, Гизела вскочила, распахнула окно, отдернула жалюзи, так что лучи заходящего солнца разлились пурпуровым светом по стенам и паркету.

– Повтори мне при дневном свете, что бабушка моя была бесчестная женщина! – вскричала она, и ее нежный, мягкий голос оборвался рыданиями.

Как тигр бросился министр к девушке и оттащил ее от окна, зажав ей рот своими бледными костлявыми пальцами.

– Сумасшедшая, ты умрешь, если сейчас же не замолчишь! – прошипел он сквозь зубы.

Он усадил ее на софу. Закрыв лицо руками, она опустилась между подушками… Минуту он стоял перед ней молча, затем медленно подошел к окну и снова запер его. Ноги его неслышно ступали по ковру, который он только что попирал с такой яростью, и руки, которые с такой грубой силой только что трясли нежные плечи девушки, теперь с безукоризненно аристократической мягкостью покоились на руке падчерицы.

– Дитя, дитя, в тебе скрыт демон, который в состоянии превратить в бешенство всякое мирное расположение духа, – произнес он, нежно отводя руки ее от лица. – Безрассудная!.. Под влиянием ужаса ты заставила язык мой произносить слова, которые совершенно чужды моему сердцу… Ты сильно встревожила меня, Гизела, – продолжал он строго. – Вся эта болтающая, смеющаяся толпа с лестью и медом на устах, наполняющая теперь замок, увидела бы себя оклеветанной и оскорбленной, если бы твой неожиданный крик достиг ее ушей… Вся эта жалкая сволочь во прахе лежала перед блистательной графиней Фельдерн – и отличным образом употребляла свое время, пожирая богатства сиятельной красавицы. Но тем не менее в этом кругу все убеждены – разговаривая, конечно, лишь шепотом об этом предмете, – что наследство Фельдернов незаконно.