Оливия Уэдсли - Миндаль цветет

– Я… я… это было бы чудесно, – сказала Дора, идя навстречу его желанию. – Дорогой мой, я бы очень хотела, но… но… не будет ли это иметь вид… не покажется ли это…

– Да, возможно, что и так. Это была дикая мысль. Мне казалось…

Он встал и выпрямился.

– Давайте собираться. Я возьму корзину.

Вся радость, вся близость пропала. Дора чувствовала себя виноватой, наказанной. Ей было стыдно.

Она подошла к нему и положила руки ему на плечи.

– О дорогой, если вам хочется… если в самом деле это ничего и вы думаете, что Ион не рассердится…

– Ей незачем знать, Прекрасная, – сказал Пан, повеселев, с блестящими глазами. – Дора, вы здесь сами говорили… Слушайте, радость моя: мы заедем по дороге в гостиницу, пообедаем, затем я уйду, переночую где-нибудь в другом месте и вернусь завтра утром к завтраку. Если Ион спросит, мы расскажем ей, а если нет – и есть тысяча шансов против одного, что она не спросит и даже не поинтересуется, – мы молча солжем ей, не скажем ничего. И мы проведем дивный вечер вдвоем. Красота моя, вы так щедры, вы самая щедрая женщина в мире.

Но когда они опять очутились в автомобиле, спеша найти «чудное местечко», о котором слыхал Пан, она смутно почувствовала, что этот проект не совсем нравится ей.

– Вы в самом деле думаете, что это ничего, что Ион не поймет этого дурно? – отважилась она спросить, боясь опять увидеть на лице Пана недовольное выражение.

Но он весело посмотрел на нее и нежно сказал:

– Напуганное дитя. Ну хорошо, моя дорогая, мы поедем, а потом дадим Ион самый правильный отчет о нашей безгрешной поездке. Согласны?

– О дорогой, – сказала Дора, целуя его рукав.

– В таком случае смейтесь своими жасминовыми глазами. Мне кажется, вы меня боитесь.

– Нисколько! – воскликнула Дора. – О Пан, взгляните на закат.

Пан замедлил ход машины, и они стали любоваться небом, которое казалось лугом, усеянным цветами: сиренью, мимозами и алыми пионами; высоко над ними, как маленький цветочек, заблестела звезда.

– Нам надо спешить, – сказал Пан, – уже без четверти восемь. Вот как раз гостиница. Я зайду попросить воды, а то радиатор стал как будто нагреваться.

Он вошел в гостиницу, и несколько минут спустя старик вынес оттуда кружку воды, полил из нее никелевую часть и принял с благодарностью шиллинг.

– Ну, теперь полным ходом, – сказал Пан; в его голосе слышалось волнение.

Он одной рукой прижал к себе Дору и со смехом заглянул ей в глаза.

– Все зори и солнечные закаты не могут быть прекраснее вас, – сказал он.

Автомобиль бодро взлетел на холм, но затем зашипел, минуту поколебался и стал.

– Ах, черт! – воскликнул Пан, поднимая крышку. – Не осталось почти ни капли бензина; нам надо вернуться в гостиницу. Туда он доедет.

Обратно вниз они доехали беспрепятственно. Опять появился тот же старик.

– Я знал, что вы вернетесь, – сказал он, – потому что очень пахло бензином, а потом на дороге осталась лужа; и как это она уже высохла? Чудеса!

Он не знал, что бензин улетучивается. Конечно, в гостинице бензина не оказалось; ближайшая деревня была за несколько миль, да и там, по всей вероятности, его тоже не было.

Глаза Пана улыбнулись; он сказал Доре:

– Судьба решила, дорогая.

Теперь бесполезно было спорить, жаловаться или выражать беспокойство.

– Судьба решила… – как эхо повторила Дора.

– Добрая судьба! – улыбнулся Пан.

Он вышел повидать хозяина, заказать комнаты и обед и все устроить.

Дора села на скамью под изгородью из высоких мальв и задумалась.

Условности и строгие правила приличий никогда не интересовали ее по той простой причине, что она не обращала внимания на раз установившиеся подробности и мелочи жизни; условности не стесняли ее потому, что она, сама этого не замечая, всегда их соблюдала.

Конечно, любовь ее к Пану была чем-то отличным от того, как было принято любить в ее кругу; и, конечно, всякий другой – она вполне честно это допускала – мог видеть в их любви тоже нечто особенное.

Вместе с тем всякий, кто стал бы судить ее отношение к Пану, должен был принять во внимание, что Пан был членом их семьи…

А в общем, что за преступление остановиться в гостинице, если случилась поломка… Просто это было неприятно.

Ее мысли были прерваны появлением Пана. Он подошел, сел на скамью рядом с ней и сказал тем голосом, которым он так умел затрагивать ее сердце:

– Пусть это будет единственным вечером нашей жизни. Дора, дорогая, будьте счастливы.

Он крепко обнял ее, как бы приковывая ее своей рукой к нагретой солнцем скамье.

– Дора, посмотрите на меня.

И в этом взгляде Дора забыла все условности, все неприятности, которые ее волновали. Пыльное шоссе было пусто; ни вблизи, ни вдалеке на нем никого не было видно. Пан поцеловал ее прямо в губы, а затем, немного отодвинувшись от нее, лукаво улыбнулся.

– Ваша комната, дитя мое, заплесневевшая и ужасная, – весело сказал он, – тексты из Писания по обе стороны от кровати, а на туалетном столе канифасовая оборка.

– А вы куда пойдете? – спросила Дора.

– Одному небу известно, – засмеялся он.

Маленькая черноволосая женщина проводила Дору наверх в ее комнату, которую Пан так живо описал. Он не ошибся: комната обладала всеми перечисленными им достоинствами. В то время как они обедали в саду, мимо проехал автомобиль. Дора услыхала его.

– Мы можем занять у них бензина, – сказала она.

– Займем у следующего, – обещал Пан.

Но следующий проехал прежде, чем они успели встать из-за стола.

Пробило десять часов. Они заказали кофе, но он оказался так плох, что его нельзя было пить.

Пан вошел в гостиницу еще раз распорядиться относительно бензина, который должен был доставить работник.

– Это малый с фермы, – пояснил хозяин. – Он живет около Фрэшема. Он будет здесь к пяти часам утра и привезет столько, что хватит на двоих.

Пан поблагодарил.

– Не запирайте двери, мы скоро придем, – сказал он. – На воздухе так прохладно.

Они прошли маленький садик, окруженный живой изгородью из шиповника и табачных цветов; дальше находился фруктовый сад.

– Едем! – весело смеясь, позвал Пан. Автомобиль стоял под открытым навесом, отделявшим цветник от фруктового сада. – Впрочем, подождите, – сказал Пан.

Он достал из автомобиля ковер, и они прошли во фруктовый сад. Воздух был пропитан острым запахом плодов, лунный свет сквозь листву усыпал высокую траву тысячами бледных жемчужин.

Пан разостлал ковер и, склонившись к лицу Доры, почти касаясь ее губ, спросил:

– Ну, скажите, не довольны вы, что нам пришлось остаться?

Она вся затрепетала от его близости.

– О да, о да, – сказала она.

Они легли на ковер, и Дора положила голову на протянутую руку Пана так, что лица их почти касались.