Оливия Уэдсли - Миндаль цветет

– Нет ничего невозможного, – быстро заявил Саварди; он не допускал, чтобы что-нибудь могло противостоять его воле. – Чепуха! Контракт? Я улажу это с Аверадо. Вы споете Миньону, а потом…

– А потом – хоть потоп… – пробормотала Дора.

Он посмотрел на нее с упреком:

– Не надо смеяться над любовью; это всегда немного вредит ей.

Когда Дора вполне осознала, во что вылились их взаимные отношения с Саварди, она не могла не удивляться его взглядам.

Она не понимала, что они не могли быть иными, что по понятиям той среды, в которой он вырос, нельзя было жениться на певице. Поступая так, Саварди только следовал установившимся обычаям. Он был убежден, что всякому, в том числе и Доре, это должно быть вполне понятно. Но если нельзя было на ней жениться, ничто не мешало ему любить ее.

В течение недели Дора позволяла ему приезжать к себе; принимала его изумительные подарки так же, как принимала поцелуи, и позволяла ему обожать себя. Но так как он все еще не высказывался решительно, она готовилась проучить его.

Опять он был в ее уборной, куда он приходил каждый вечер во время более длинных антрактов. Дора пела в «Паяцах» и стояла перед ним в балетном платье, прикрепляя венок из листьев к своим волосам.

Саварди не выдержал; он вскочил и схватил ее в свои объятия.

– Вы так прекрасны, что я больше не могу этого вынести! – воскликнул он прерывающимся голосом. – Я не могу вам этого объяснить, но когда я смотрю на вас, я становлюсь одновременно каким-то беспомощным и жестоким. Так не может продолжаться, Дора. Сегодня вечером…

Он уставился на нее сверкающими глазами.

– Сегодня вечером… – как эхо повторила она. – Да, что?

Он опустил глаза, губы его улыбались.

– Ну что это в самом деле? – по-детски пробормотал он. – Что же мне еще сказать?

Но то, что он мог сказать тогда и, по всей вероятности, сказал бы, так как он обладал даром красноречия, осталось навсегда потерянным, потому что как раз в этот миг с шумом и несвязными восклицаниями вбежала горничная. Следом за ней вошел Тони.

Он направился прямо к Доре с невозмутимым приветствием:

– Как поживаешь, моя девочка? – И в то время, как она безмолвно прильнула к нему, он пристально посмотрел на Саварди.

Последний представился ему, назвав свое имя, Тони тоже назвал себя. Саварди сохранил полное самообладание; глаза его не расширились и не сузились от удивления, рот не дрогнул, только ум его усиленно заработал.

Он с почтительностью младшего простился с Тони, наклонился к руке Доры и вышел, внешне совершенно спокойный, но весьма расстроенный в душе. Это осложнение смутило даже его оптимизм. Конечно, в начале знакомства с Дорой он слышал ее историю, но та часть ее, которая относилась к Испании, только укрепляла его в его взглядах и облегчала ему его путь.

Он вполне понимал суровое отношение к Доре ее английских друзей; она была певицей и ничего больше, а потому ничто не мешало ему, встретив ее, полюбить именно так, как он полюбил и намеревался любить впредь.

Появление лорда Рексфорда меняло всю картину. Он понял это сразу, а также и то, что лорд Рексфорд такой человек, которому всего менее понравится его ухаживание в том духе, как он его предпринял.

Он прямо отправился к своим отцу и матери, которые уже спокойно лежали в постели, и с жестами южанина и слезами на глазах поделился с ними своим отчаянием.

После бесконечных обсуждений, довольно горьких упреков с обеих сторон, прощений и поцелуев он наконец добился того, что он имел в виду, входя за два часа перед тем в комнату своих родителей.

Он написал Тони официальное письмо, прося у него руки Доры, и добавил, что на следующее утро в одиннадцать часов он будет иметь честь лично явиться к лорду Рексфорду.

Письмо он сам занес в отель…

Как только Саварди вышел из уборной, Тони тотчас стал расспрашивать о нем, то есть он выбрал сигару, закурил ее, а потом, помолчав некоторое время, спросил:

– А кто этот дон Луис Саварди? Который из них?

– Он – единственный сын.

– Вероятно, желает жениться на тебе?

Дора не сразу ответила.

– Он влюблен в меня, – наконец сказала она.

Тони кивнул головой.

– Он, конечно, хочет, чтобы ты стала его женой? Я не удивляюсь.

Он с нескрываемым отвращением оглядел уборную; он чувствовал себя тут совсем не к месту. Он не объяснил Доре причину своего необыкновенного появления, и она не стала его расспрашивать: было так чудесно, что он приехал.

– Тебе это не может нравиться, – довольно грубо сказал он, – весь этот запах, жара и… вообще все это…

– Наоборот, мне это нравится. Я даже в известной мере люблю это.

– Боже мой! – сказал Тони.

Ее слова поразили его. Он некоторое время сидел молча, положив руки на колени, курил и продолжал осматривать комнату.

– Почему ты не выходишь за него замуж? – наконец сказал он.

Она сначала подумала, что он имеет в виду Рекса, но он ласково продолжал:

– Он красивый малый, наверное, спортсмен и все такое. Почему ты не хочешь?

У Доры мелькнуло лукавое желание пойти на полную откровенность и воскликнуть: «Дорогой мой, потому, что он не просит меня быть его женой и никогда этого не сделает, если я не приведу к этому хитростью!» Но она не захотела огорчать Тони в такой момент, когда он сам явился к ней.

– Не будем говорить о Саварди, – быстро сказала она. – Расскажите мне все, все. Как поживают Рекс, Джи, лошади, весь дом?

– О, все хорошо! – ответил Тони. – Джи немножко одряхлела. Время бежит, нельзя же вечно скакать наравне с двухлетними.

Он мотнул головой в сторону зрительного зала:

– Я все время был там, слушал тебя. – Взгляд его стал немного резче. – Я бы лучше послушал тебя, Дора, в гостиной дома!

– О дорогой мой! Тони, милый, разве вы не понимаете?..

– Мы пока не будем говорить об этом, – согласился Тони с тем великодушием, с которым мы обычно относимся к мелочам, как бы желая задобрить нашего собеседника и настроить его более уступчиво для серьезного дела. – Еще рано говорить о делах, правда.

Он посмотрел на Дору, и рот его сжался в забавную гримасу, которая придала лицу его задорное и вместе с тем наивное выражение.

– Вещи мало меняются, – сказал он.

– On revient toujours? – сказала Дора, и глаза ее весело заблестели.

Одной из слабых сторон Тони было его отвращение к иностранным языкам.

Но если он и не понял сказанных ею слов, смысл того, что она хотела ими выразить, был ему вполне понятен.

– Сколько у тебя цветов! – заметил он.

– О, меня балуют.

– Я верю тебе, моя дорогая. Ты освободишься на сегодняшний вечер, чтобы поужинать со мной?

– Я отказалась бы от всех приглашений в мире, чтобы побыть с вами, дорогой.

Это доставило ему большое удовольствие, и он сказал с улыбкой, стараясь по-своему выразить свою благодарность: