Кристофер Гортнер - Заговор Тюдоров

– Нет, вы не поняли… – Я прервал возражения на полуслове.

Я был совершенно уверен, что передо мной та самая Нэн, пышнотелая особа, которая обслуживала меня в ночь, когда в этой таверне я встречался со Скарклиффом. Она либо хозяйка «Грифона», либо жена хозяина; владельцы заведений обычно над ними и селятся, чтобы охранять свою собственность от взлома и грабежа.

– Шелтон! – вдруг осенило меня. – Я ищу Арчи Шелтона!

Нэн поколебалась, затем скрылась в доме и захлопнула за собой ставни.

Я застонал, не в силах сделать больше ни шага. Мокрая одежда обросла сосульками, плечо, распоротое решеткой, терзала жгучая боль. Ноги подкосились; я уже приготовился рухнуть на крыльцо «Грифона» и прямо здесь мирно испустить дух, когда на входной двери отодвинули засов и из дома, кутая в платок дородные плечи, появилась Нэн.

За ее спиной, голый до пояса, в одних только брэ, [8]маячил Скарклифф.

– Так и знал, что застану тебя здесь, – выговорил я.

Он успел подхватить меня в тот миг, когда я рухнул без чувств.

Жгучая жидкость струей хлынула в горло. Я закашлялся и ощутил, как рот наполняется омерзительным привкусом желчи. Я свесился с потертой скамьи и исторг из себя ужасающее количество рвоты.

– Ах, бедняжка! – воскликнула Нэн, тряпкой отирая мне губы.

Я со стоном снова улегся на подушку.

– Пованивает рекой, – проворчал Скарклифф.

– Хуже, – прохрипел я и приоткрыл один глаз. – Гораздо хуже. Тебе лучше не знать.

– Да, пожалуй, не стоит.

Скарклифф сидел рядом на табурете и внимательно разглядывал меня; в камине раздули огонь, и живительный жар понемногу согревал мои промерзшие кости. Я поймал себя на том, что глазею на обнаженную грудь Скарклиффа, мускулистую, словно у борца; на теле у него почти не было шрамов, не то что на лице.

– Выпей еще. – Он пододвинул мне чашку. – Это бренди, привезен из Севильи, считай, единственное, что есть стоящего у испанцев.

Я отказался от заманчивого предложения и попытался привстать, опираясь на локти. Мы находились в небольшой гостиной, небогато обставленной, но чистой и опрятной. У камина на камышовом коврике лежал потрепанный пес Скарклиффа; его мутно-белесые глаза наблюдали за мной с праздным интересом.

– Ты здесь живешь? – спросил я.

– По большей части – да; когда Нэн по мне соскучится.

От буфета, где пышнотелая хозяйка отжимала тряпку в тазу, донеслось выразительное фырканье. Затем Нэн, грузно ступая, вернулась ко мне и положила мокрую тряпку на лоб:

– Вот так, а теперь лежи да отдыхай. Я принесу из кухни горячей овсянки.

Она вышла и, закрывая за собой дверь, бросила обеспокоенный взгляд на Скарклиффа. Я услышал, как она спускается по лестнице.

– Тревожится, – пояснил тот. – Нэн всегда говорила, что самый большой ее страх – проснуться среди ночи оттого, что убийца, нанятый Дадли, попытается придушить нас в собственной постели. Я каждый раз твержу ей, что такое вряд ли случится. У этой семейки полно хлопот поважнее.

– Она знает… знает, кто ты такой?

Он пожал плечами:

– Нельзя же вечно скрываться от всех и всякого. Хорошо, когда кто-то знает, кто ты есть на самом деле. – Скарклифф одним глотком осушил чашку с отвергнутым мной бренди. – К тому же Нэн помогла мне. Она была шлюхой в одном из дешевых борделей на Бэнксайд, и лет ей было уже немало, правда, и ее клиенты не молодели. Она нашла меня на берегу в ночь, когда я бежал из Тауэра; ноги у меня были переломаны, а лицо… ну да ты сам видишь, что сотворили с моим лицом. Нэн и другие девицы из соседних заведений оттащили меня в дом и выходили. По словам Нэн, прошла не одна неделя, прежде чем я открыл глаза или издал хоть звук. Если б не все эти девицы, я бы испустил дух.

– И теперь вы с ней живете вместе?

– Вроде того. Поправившись – насколько вообще можно было поправиться, – я нанялся в бордель вышибалой; мы с Нэн откладывали каждый заработанный грош. Со временем мы скопили достаточно, чтобы выкупить эту таверну у дяди Нэн, дебошира и пропойцы, который едва сводил концы с концами. Он помер на этой самой скамье – от печеночной гнили. Жалкий ублюдок был этот дядя, но все же он перед смертью оказал Нэн добрую услугу. По крайней мере, теперь ей не надо торговать собой ради куска хлеба.

Голова моя шла кругом – и от последствий только что пережитой передряги, и от самой мысли, что Арчи Шелтон, некогда мажордом благородного семейства Дадли, теперь заправляет таверной на пару с бывшей шлюхой.

– Дивишься? – Единственный глаз Скарклиффа блеснул. – Правду говоря, я и сам поначалу дивился. Казалось, надолго не задержусь. Но знаешь, мне здесь нравится. Я подумываю совсем поселиться здесь и работать только в таверне. После всех этих неприятностей с графом старине Скарклиффу, я полагаю, пора уйти на покой.

От избытка чувств у меня перехватило дыхание.

– Ты уже второй раз спасаешь мне жизнь.

– Верно. Ты большой мастак попадать в беду.

Скарклифф помолчал немного, неотрывно глядя на огонь, который весело трещал в камине.

– Ты сделал, что хотел? – спросил он наконец. – Ты помог ей?

Я вздохнул:

– Ее отправят в Тауэр, но, по крайней мере, мне дали слово оставить ее в живых.

Изувеченное лицо Скарклиффа вряд ли могло выражать чувства, но сейчас я угадал в нем сомнение.

– И кто дал тебе слово? Королева? – Он фыркнул. – Я бы на твоем месте не очень-то на нее полагался. Особенно если бы видел виселицы на каждом углу и свежеотрубленные головы на мосту. Когда на том берегу реки были замечены люди Уайетта, она отправилась в ратушу; она клялась и божилась, что никогда не выйдет замуж без одобрения своих подданных. Ее речь так взбудоражила город, что все как один вышли сражаться за нее – точно так же, как несколько месяцев назад выступили за нее против герцога. Вот только она лгала. Она все равно возьмет в мужья Габсбурга. Уайетт мыслил правильно, вот только за дело взялся не с той стороны.

– Понимаю, о чем ты, но, знаешь, я полагаюсь не только на ее обещание.

С этими словами я плотнее закутался в одеяло. Я лежал под ним нагишом, жалкие остатки моего одеяния валялись в корзине для белья, стоявшей у огня. От плеча, располосованного решеткой, пахло травами; Нэн, должно быть, обработала рану. Плечо болело, хотя, скорее всего, не было серьезно повреждено.

– Не хочешь рассказать, что случилось? – спросил Скарклифф.

Я не хотел. Не хотел переживать все это сызнова – слишком уж свежи были воспоминания. И все же я сам не заметил, как повел рассказ, на диво спокойным голосом излагая все события – кроме того, что открыл Марии тайну своего рождения. Когда я замолк, Скарклифф сидел, выпятив нижнюю губу, словно обдумывал нечто крайне неприятное.