Лора Флоранд - Француженки не любят сказки

Я люблю тебя. Потребность сказать ему это росла в ней, будто гигантский воздушный шар, делалась все больше и больше, вытесняя все остальное. Наконец она испугалась, что если откроет рот, то сможет сказать только это.

На мосту, когда она стояла между его телом и сверкающими огнями Парижа, ей хотелось повернуться к нему, потереться лицом о его грудь, спрятать на ней лицо. Но разве можно говорить это сильному мужчине? Тем более что ей нечего ему предложить после двух свиданий, кроме груза своей любви, которая прилипнет к нему цепкой лозой. Нетрудно догадаться, что она родилась, чтобы вести паразитическую жизнь, горько подумалось ей. Использовать землю и других людей ради собственных надобностей…

Она уставилась на стол и старалась дышать ровно и медленно, чтобы взять себя в руки. Слова, написанные на бумажной салфетке, расплывались перед глазами: «Я такой, какой я есть… Я люблю того, кто любит меня, и не моя вина, если это не всегда одно и то же. Я создан для радости. Чего еще ты хочешь от меня?» Превер. Шеф явно любил поэзию.

– Что с тобой? – спросил Доминик.

– Все хорошо, – ответила она. Даже замечательно! Если бы она могла пройти сквозь эту стену, если бы могла снова стать женщиной, которая спасает мир, удержала бы она его тогда? Может ли вообще избалованная принцесса, которая мнила себя спасительницей мира, но после его первого жесткого удара свернулась в клубочек, как зародыш, заслужить мужчину, который в двенадцать лет стал работать на скотобойне, но все-таки добился славы? Заслуживает ли она этого мужчины – его улыбки, его рук на своем теле, бутонов роз на грубом камне и его восхитительного шоколада? – Глупый стих. – Она отодвинула от себя салфетку.

– Мне он всегда нравился, – медленно возразил Доминик, словно не был уверен в своем вкусе.

Конечно. Возможно, это написано для него: «Да, я таков, и не моя вина, что я тебе нравлюсь. Чего еще ты хочешь от меня?» Она с трудом улыбнулась.

– Ты часто приходишь сюда и знаешь все стихи на сервировочных салфетках?

Он открыл рот, подумал и закрыл, проглотив то, что хотел сказать.

– Мы можем поменяться. – Он подвинул к ней другую салфетку.

Она подняла на него глаза. «Эта любовь такая неистовая, такая хрупкая, такая нежная…» Он пристально смотрел на нее своими угольно-черными глазами.

– Вы выбрали? – спросила их приветливая девушка.

Доминик потер затылок и отвел взгляд. Можно было подумать, что официантка задала ему бестактный вопрос.

– Нет, – ответила Джейми. Она даже не успела заглянуть в меню. – Нет, я хочу подумать.

Его лицо отразило немалое удивление, но потом он улыбнулся.

– Да ты ничего не принимаешь вслепую! Умница. Ну-ка, сейчас я попробую тебя уговорить.

На этот раз им было проще, и они не торопились. В предыдущий раз он был просто эротической фантазией, ей нужно было выпустить сексуальный пар из своей скороварки. Теперь же никакого давления не осталось. Он опять любил ее всю ночь. Теперь, если она поднимала голову навстречу его поцелуям, если закрывала глаза, если ее мышцы делались в его руках мягкими и податливыми, то это оттого, что… ей нравилось, что он рядом. А он гадал, пустила бы она его к себе, если бы он не мог предложить ей великолепного секса, если бы ему хотелось только взбежать по лестнице, лечь рядом с нею в постель, обнять ее и уснуть.

Но в этот раз он не собирался проверять это. Тогда его передержанный перец просто взбунтуется.

Ох, как ему нравился этот медленный ритм! Такого с ним никогда не было – никогда он не прикасался ни к одной женщине как к драгоценности, и… по какой-то странной причине… его грубые прикосновения казались и ей драгоценными. Нет, это был не тот быстрый и жесткий секс. Ему нравилось, что она позволила ему вернуться к ней домой, нравилась краска смущения на всем ее теле. Ему нравилось целовать ее за это, гладить ее так нежно, всюду, неторопливо целовать ее на лестнице, будто в их распоряжении была вечность. Словно это никогда не кончится.

Он споткнулся о чемодан и хотел было вышвырнуть его в окно, но сдержался – это разрушило бы его имидж благопристойности. Пожалуй, он лучше вытащит утром, пока она спит, все ее вещи из чемодана, захватит его с собой и отдаст на улице первому попавшемуся бездомному. И это будет выглядеть почти как акт милосердия.

Самоуверенный ублюдок. Это для нее выход, спасение, когда ты вернешься к прежнему!

Он поцеловал ее и еле сдержался, чтобы не дать чемодану хотя бы хорошего пинка.

Ему не понравилось, что она опять не позволила ему зажечь свет. Его пальцы замерли возле настольной лампы, и ему пришлось заставить себя убрать руку от выключателя.

Но она лежала рядом с ним, на боку, освещенная мягкими городскими огнями, и это было прекрасно.

– Это как лунный свет, – тихо сказала она, медленно проведя ладонью по его плечу, ребрам и животу, и его наполнили неистовое желание и страх, словно это он был хрупкой драгоценностью.

– Лунный свет? Кто это как лунный свет?

«Хм, – подумал он с робким удовольствием и смущением. Звучит красиво, но… неосязаемо. Мимолетно».

– Городские огни.

Доминик, ты смешон. А ты думал, это она тебя сравнила с лунным светом?

– Я никогда не выезжал за пределы Парижа. – Не считая идиотской однодневной поездки в Бретань. – Я никогда не видел лунного света самого по себе, без городских огней, и никогда не спал ночью в темноте.

От удивления она вытаращила глаза.

– Я была в таких местах, где не было вообще никаких огней, никаких рукотворных огней. Знаешь, там часто кажется, что если приподняться на цыпочках, то в твоих волосах запутаются звезды. А когда там светит луна, она наполняет светом весь мир. – Она впилась пальцами в его плечо. – Ой, тебе нужно увидеть это когда-нибудь! Тебе понравится…

Его сердце запрыгало буйным неуёмным щенком, а она осеклась, помрачнела, ее тело сделалось деревянным.

Одно было ясно – едва она нечаянно включила его в свои будущие планы, ее сияние погасло. Ему пришлось приложить все силы, игнорируя нетерпение собственного уязвленного сердца, чтобы она сбросила напряжение. Чтобы ее дыхание стало ровным, а мышцы пластичными и покорными его ласкам. Чтобы ее тело извивалось и пело в его руках.

– Жем. Жем. – Он повторял и повторял ее имя. Я люблю, люблю. Мне нравится гладить твое тело. Как хорошо, что ты мне доверяешь. Мне нравится целовать твою ложбинку между бедрами. Я люблю… – Как мне хочется, чтобы ты позволила взглянуть на тебя. Мне нравятся краски твоего тела.

Секундное колебание, потом она сухо ответила:

– Тебе нравится, как я краснею? Ты это хочешь сказать? Нет.

– Да, – упорствовал он. – Я хочу посмотреть, где ты краснеешь. Например, краснеешь ли ты здесь? – Он провел губами по ее груди, чуть выше соска. – Вообще, какого они цвета? – Он потрогал губами маленький сосок, почувствовал, как он еще больше напрягся. – Розовые, как твой румянец смущения? Или коричневые, как твои веснушки? На них тоже есть веснушки? – Он накрыл ее груди ладонями. Его руки казались огромными по сравнению с ее маленькими грудями, а соски – последним, отчаянным криком о помощи.