Лора Флоранд - Француженки не любят сказки

– Я не знаю, – медленно проговорила она, отодвинулась и пристально посмотрела ему в лицо. Черт побери, ему не нравится, что она глядит на него, словно на дикого зверя, который может кусаться. – Я не вижу никаких причин. Разве что тебе просто неприятно говорить об этом. Тогда извини.

– Не извиняйся, – буркнул он. Просто он вспыльчивый идиот. Теперь ей приходится его успокаивать? Чтобы он не прыгнул на нее? – Никогда не извиняйся передо мной.

Она нахмурилась и твердо посмотрела на него сумеречными синими глазами.

– Я буду делать то, что хочу.

Его мышцы расслабились, как было всегда, когда она не желала принимать его бред. Он нашел в себе силы слегка улыбнуться.

– Почему твой отец отправил тебя туда? – спросила она. – Ему нужны были деньги? У тебя были неприятности в школе?

Нет, он любил школу. Он читал запоем и, во всяком случае, готов был на что угодно, лишь бы учителя глядели на него с одобрением. Он очень хорошо учился, несмотря на домашний ад, пока не ушла мать, а тогда… пожалуй, в душе он надеялся, что учителя услышат его крик о помощи. Но вместо этого они пожимали плечами, мысленно списали его в нули и направили внимание на нового любимца… Вот такой урок преподала ему школьная жизнь.

– У тебя неправильная информация. Отец не посылал меня на бойню. Я сам пошел. Я стал работать. Ему осталось лишь дать согласие… – Согласиться с тем, что его единственный сын – полный болван и не достоин ничего большего. – Я справился с работой. Делал ее чертовски хорошо. Я получил возможность рубить все – мясо, кости…

Глаза ее сами собой округлились. А ему было невыносимо видеть выражение ее лица.

– Я не причинял им боль, – торопливо добавил он. – Они были уже мертвые. Вот почему это было так хорошо.

– Хорошо.

Его губы сжались в горькую гримасу, все мышцы тела его напряглись, очень туго напряглись. Он ожидал, что она станет его жалеть, и приготовился это выдержать, не отшвырнуть ее, будто взъяренный раненый бык.

Она опять раскрыла его руку, переборов непроизвольное сопротивление его тугих мышц. Он заставил их подчиниться ее воле. Он всегда позволял ей делать с ним все, что она хотела. Она положила на его ладонь свой маленький кулачок и загнула вокруг него огромные пальцы. Искореженная рука поглотила пыльцу золотистых веснушек. Осталось лишь нечто большое, брутальное, хоть и смягченное маслом какао.

– По-моему, вот что хорошо, – сказала она и снова положила голову ему на плечо. Где-то под ее щекой громко стучало его сердце, словно выскакивала из воды волшебная рыба. – Ты самый удивительный человек, каких я встречала. Пожалуй, я должна тебя предупредить: я не брошу тебя. Я все еще думаю, как мне снова стать сильной, но одно я уже решила – если ты не собираешься меня бросить, я буду счастлива ответить тебе тем же.

Старик ждал его на темной тихой улице с большой сумкой в руке.

– Опять вы, – с тихим отчаянием почти простонал Доминик. Он определенно нуждался в том, чтобы побыть одному, совсем одному, наедине со своим салоном и шоколадом, так как это были привычные вещи. Его ужасно пугало собственное сердце, готовое поверить, что Джейми, возможно, не бросит его. Господи, ее тело так доверчиво пульсировало рядом с ним там, на набережной…

– Я не застал вас вчера на работе. – Голос Джеймса Кори был тоже усталым. – Вы часто уходите вот так среди дня? Чтобы где-то прожигать жизнь?

Доминик не мог скрыть удивления, слушая старика.

– А вы сами, вероятно, давно уже не прожигали жизнь?

Старый миллиардер что-то недовольно пробормотал.

Доминик сердито сверкнул глазами.

– Сейчас половина шестого утра. Думаете, я поднялся так рано, чтобы наслаждаться чьей-то компанией? – Он хотел поработать над скульптурой. В это утро он почти не боялся ее. Под его руками она делалась все более узнаваемой. Экспо ведущих шоколатье пройдет в ближайшие выходные; Дом не мог откладывать эту работу – он верил в себя. Если бы не верил, то ничего не добился бы в жизни.

– Если вы встаете так рано в молодом возрасте, что же будет, когда вы доживете до моих лет? – невесело вздохнул Джеймс Кори. – И, между прочим, я никогда не встречаюсь случайно с человеком, если не хочу этого.

– А у меня такое бывает, – огрызнулся на его слова Доминик.

– Ну что ж, кое-кто из ваших клиентов бывает со мной даже грубее, чем вы.

Да, у него попадались грубые посетители, но он был уверен, что старик вполне был им под стать. Закатив глаза от досады, он впустил Джеймса Кори в дверь, главным образом оттого, что ему было неловко оставлять старика на темной и пустой улице. Потом защелкнул за ними замок и включил освещение на лестнице. Ему нравилось приступать к работе, когда всюду темно и лишь спиральная лестница сияет, словно лестница Иакова, ведущая на небеса.

– Надо сказать, что у вас тут действительно приятно, – дружелюбно заметил старик.

Доминик лишь вздохнул. Он любил первым подниматься наверх по сияющей лестнице, один, и чтобы никого больше. Но… старик… что же с ним делать? Он вздохнул во второй раз, тяжело и громко, чтобы было слышно, и жестом пригласил Джеймса Кори пойти впереди него.

– Но только вы больше не приходите сюда так рано. Ведь сейчас я мог бы еще спать. – Да, спать, обняв Джейми, чтобы ее пальцы сонно гладили во сне его руку. Она обещала не бросать его, а ему просто хотелось ненадолго забыть свой страх, погрузиться в нее, поверить ей.

– Мы должны обговорить ту шпинатную сделку, – деловито сообщил Джеймс Кори.

– О-о, я должен торговаться с вами от двадцати миллионов и выше?

Старик фыркнул.

– Должен признаться, у меня были другие мотивы для сделки в двадцать миллионов. Но если серьезно, сколько вы возьмете, чтобы создать для меня шоколадно-шпинатную плитку?

– По-моему, вы меня не поняли. На дешевых шоколадках из супермаркета должно, на мой взгляд, стоять имя Сильвана.

– Слушайте, наш шоколад достаточно качественный, чтобы на нем было мое имя, – запальчиво возразил старик, опасно понизив голос.

– У всех свои стандарты, – быстро ответил Дом, пожимая плечами.

– Значит, вы убеждены, что Кори вас недостойны?

Доминик не смог сдержать смеха.

– Нет, я говорю только о моем шоколаде.

Джеймс Кори смерил его острым несговорчивым взглядом.

– О-о, в самом деле? Не слишком ли вы высокого мнения о себе?

– Почему, допустим, не двадцать пять миллионов? Или, по-вашему, это достаточно высокая самооценка?

– Вместе с вашим именем?