Эммануэль Арсан - Эммануэль. Верность как порок

– А есть еще и закуска?

– Да, но только одна: авокадо с икрой, королевской икрой, как меня уверяли. Очень бледной. Как жемчуг. Она – молочная.

Эммануэль восхищенно присвистнула.

– На десерт, – завершил Лукас, – мы вернемся к более привычной кухне: к торту с манго.

Эммануэль помогла Лукасу накрыть на стол. Она пожалела, что он не подумал о цветах, и предложила зажечь свечи.

Эта идея, по всей видимости, шокировала Лукаса:

– О чем ты говоришь? Оттуда у меня это старье? Может, тебе еще и цветы нужны?

«Даже у гениев есть свои недостатки, – мысленно утешила себя Эммануэль. – Так или иначе, для моего дыхания это пойдет на пользу. Нарциссы Аурелии меня прилично одурманили».

Ужин удался на славу, хорошее настроение Эммануэль и Лукаса преобразовалось в приятную эйфорию. Эммануэль свернулась калачиком в большом кресле из синтетической кожи и стали, которое служило Лукасу наблюдательным постом, когда тот был один. Сам он расположился на семицветной подушке. Эммануэль отметила, что не видела ее раньше.

– Она была в лаборатории. Я ею воспользовался, чтобы сориентироваться.

И чтобы не оставить гостье времени на вопрос «Сориентироваться в отношении чего?» – он добродушно вернулся к старой истории:

– Так ты говорила, что на выставке все прошло хорошо?

Эммануэль ответила философски:

– Для окружающих – да. Для науки – не очень. У твоей ткани есть некоторые недостатки.

– Это невозможно. Она саморегулируется, ткань абсолютно надежна.

– Видимо, неисправность в блоке управления.

Но Лукас был категоричен:

– Нет! Он тоже надежен на сто процентов. Я его испытывал.

– Возможно. Но все-таки можно предположить, что на пятьдесят процентов он барахлит.

– Он не подчинялся, когда нужно было сделать ткань невидимой?

– Скорее, он не хотел возвращать ее на место. Отдаю ему должное: ему присуща психологическая тонкость. В общем и целом он доставил удовольствие большому количеству людей. Без него я не могла бы добиться такого успеха. Что бы я ни говорила, но я не всегда такая смелая, какой могу показаться. Иногда я бываю трусоватой. Но твой механизм не оставил мне выбора.

Лукас немного успокоился:

– Я изготовил это прибор вовсе не для того, чтобы он вмешивался в твою жизнь, он не должен принимать решения за тебя. Он должен подчиняться тебе. Ты его принесла?

– Все здесь, – ответила Эммануэль.

Чтобы взять свою кожаную сумку, которая лежала на полу, ей пришлось соскочить с кресла космонавта и опуститься на колени. Эммануэль наклонилась вперед, протянула руку, но до сумки так и не смогла дотянуться.

Она вытянулась всем телом, словно гибкая змея, но все равно не смогла преодолеть это расстояние…

Эммануэль подняла на Лукаса взгляд, полный хитрого раскаяния, и заметила, что он следит за ее движениями и что они ему, похоже, нравятся. Он восхищался ее грацией и молодостью.

Возможно, признался он себе, эти аппетитные ягодицы под черной гривой волос, это шелковое платье, лишь наполовину прикрывающее бедра соблазнительницы, теплый румянец напряженных икр, матовость длинных рук – вся эта красота стоила цветов, которые он не удосужился купить.

Лукас ждал, что Эммануэль будет делать дальше. Но она все-таки дотянулась до сумки, открыла ее, достала оттуда свое платье в коробочке и протянула юноше.

Затем Эммануэль уселась в позе сфинкса и принялась внимательно наблюдать за ученым, который открывал коробочку с платьем.

Лукас разложил платье на полу и начал играть кончиками пальцев с одной из его сторон. Разные части ткани исчезали и вновь появлялись с непогрешимой покорностью.

Тогда молодой человек без слов передал пульт управления своей подруге. Та повторила операцию, результат был тем же. Она растерянно пожала плечами. Лукас же положил конец этой безмолвной сцене, высказав предположение:

– А что, если блоку просто-напросто не понравилось лежать в твоей пачке «Данхилла»?

– Да ты сноб! Он что, вел бы себя лучше, если бы ему предложили «Картье»?

– Посмотрим, – проговорил Лукас и вновь вставил сероватый блок внутрь пустой коробочки.

Сначала все шло хорошо. Но когда прибор вновь стал бунтовать, изобретатель признал: платье не подчиняется командам. Лукас прервал испытание.

– Понял! – отрезал он. – Кажется, я обнаружил дефект. Помехи дает колесико. Оно и фазор не могут долго совмещаться. Глупо было замаскировать прибор под зажигалку.

– Но это была моя идея, – сказала Эммануэль.

– Наша, потому что я ее принял. Придумаем что-нибудь получше. Это несложно.

Продолжая сидеть все в той же позе, Эммануэль волнующе поежилась. Лукас смотрел на нее все более и более восхищенным взглядом. Он спросил:

– А что твой муж? Он не был шокирован, когда увидел тебя обнаженной на вернисаже?

– Напротив! Он был горд, как отец, который ведет дочь к алтарю. Кстати, я проделала все это перед ним, еще до выхода из дома. Он снимает перед тобой шляпу! Несмотря на то что в глубине души он еще сомневается в твоем существовании. Открыто он о тебе не спрашивает, но иногда мне кажется, что он думает, будто ты – плод моего воображения.

– Но ведь он видел мою ткань?

– Если бы я ему сказала, что сама изобрела ее, он бы поверил мне на слово. Он бы не удивился, даже если бы увидел, как я воскресила Еву для воссоздания верха парижского панье [17].

– Почему же он не верит в мое существование? Может, ревнует? Но ведь я не грешил… – удивился Лукас.

Эммануэль засмеялась со снисходительной гримасой.

– Ты представляешь себе ревность как логическую модель? – спросила она. – Марк бы не знал, как себя вести, если бы увидел, как меня целуют, но он находится на седьмом небе от счастья, когда меня пожирают взглядами.

– Странно! – решил Лукас. – Особенно для человека его профессии. Разве реклама не старается убедить всех нас в том, что нам хочется чем-то обладать?

– Реклама – это не точная наука, – заметила Эммануэль. – Но у меня пока что не было времени обучить Марка математике.

– И что бы ему это дало? Я не люблю математиков, – проворчал Лукас. – Они все отрицают. Они получают садистское удовольствие, доказывая, что та или иная вещь невозможна и никогда возможной не станет. Почему я должен им верить? Я просто беру и делаю!

Эммануэль заговорщически улыбнулась:

– Не слушаешь музыку именно потому, что считаешь, что она как-то связана с математикой? У тебя нет ни музыкального центра, ни дисков, ни кассет, ни гитары, ни флейты. Даже барабана нет! Разве тебе это не нужно?

– Зачем? Я слушаю глазами.

– А у тебя никогда не было желания напевать себе что-нибудь под нос, когда работаешь или принимаешь душ? Или, например, когда направляешься выпить кофе?