Элоиза Джеймс - Герцогиня-дурнушка

В мае 1814 года графиня Айлей (Джеймсу только еще предстояло принять титул герцога) закрыла свое поместье и перебралась в великолепный особняк на берегу Сены, напротив дворца Тюильри. Тео намеревалась заняться искусством элегантности с тем же энтузиазмом, с которым в свое время отдавалась керамике и ткачеству. И она не сомневалась в успехе.

Париж, 1814–1815 годы

Примерно через месяц после ее появления в парижском обществе графиня Айлей уже считалась интересной англичанкой. А спустя несколько месяцев она стала почетной француженкой. Никто не отзывался о ней, используя такие банальные слова, как «гадкая» или даже «прекрасная». Она была «обаятельной» и прежде всего «элегантной».

Было широко известно, что сама герцогиня Ангулемская, племянница короля Людовика XVIII, советовалась с леди Айлей по таким каверзным вопросам, как выбор веера и других аксессуаров; ведь женская шляпка, перчатки, туфельки и ридикюль являлись наиважнейшими атрибутами истинно элегантной внешности.

Парижане ахнули, когда Тео сочетала коричневое с черным. И были еще больше потрясены, когда она появилась в черном вечернем платье из рубчатого шелка, расшитом аметистами, а позже – в пурпурном костюме для верховой езды с перчатками болотного цвета.

Они ахнули… и поспешили подражать.

Но более всего французам нравились немногословные остроумно-язвительные изречения Тео. Их собирали как драгоценные жемчужины. И даже беднейшие продавщицы лавок отпороли кружева со своих воскресных платьев, когда стало известно, что графиня Айлей заметила: «Надевайте кружева только тогда, когда собираетесь пройти обряд крещения. Точка».

Настоящую сенсацию вызвало ее следующее заявление: «Осмотрительность – синоним мудрости». Разумеется, все догадались, что она имела в виду не моду, а бесспорно неосмотрительное поклонение маркиза де Мобека третьей жене своего отца. И тогда некоторые парижане сделали поспешный вывод: «осмотрительная» женщина не станет носить такую массу драгоценностей. И действительно, графиня как-то сказала в адрес одной особо хвастливой леди: «Она носит на себе так много каратов, что похожа на огород».

Но как-то вечером леди Айлей вдруг появилась на балу в ожерелье, состоявшем не менее чем из восьми нитей бриллиантов, скрепленных изумительной бриллиантовой подвеской в форме груши. Именно тогда она мимоходом заметила, что, по ее мнению, женщина должна ночью соперничать с Млечным Путем. «Мы даем детям молоко, а благородным леди – бриллианты», – добавила графиня.

К тому времени, как Тео исполнилось двадцать три года, ее муж отсутствовал уже около шести лет. И ни один сыщик с Боу-стрит – правда, некоторые еще не вернулись в Лондон – не смог раздобыть о нем каких-либо известий. Тео всегда отвечала тем, кто ее спрашивал об этом, что ее муж «потерялся, как может затеряться мерзкий серебряный канделябр, подаренный двоюродной бабушкой».

Однако в глубине души она переживала. «Ведь молчание несвойственно Джеймсу? – спрашивала она себя. – Или я ошибаюсь?» Конечно, он отличался свирепым нравом – почти таким же, как у его покойного отца, и гнев мог заставить его жить в чужой стране, не вспоминая о своей прежней жизни. Но стал бы он предаваться гневу так долго? Неужели ему не захотелось бы вернуться домой и объясниться с ней начистоту?

А может, он обрел где-то за морями другую жизнь и другую… жену? Может, даже взял себе другое имя?

Это была очень неприятная мысль, но все же лучше так, чем то, что предполагал Сесил Пинклер-Рейберн, следующий по очереди претендент на герцогский титул. Наследник ее мужа и его жена Кларибел появились в Париже через несколько месяцев после Тео, захваченные потоком светских щеголей, устремившихся из Лондона на континент (хотя Кларибел оказалась не по-светски заботливой матерью и предпочитала оставаться дома со своими малышами). Сесил стал одним из самых частых собеседников Тео, когда обнаружилось (к ее величайшему удивлению), что им обоим очень нравится находиться в обществе друг друга.

Но Сесил не сомневался: если бы Джеймс был жив, то сразу же вернулся бы в Лондон, узнав, что стал герцогом. И согласно логике Сесила, раз он до сих пор не вернулся, значит, его наверняка нет в живых.

Тео старалась не думать об этом. Она прекрасно проводила время во Франции. Разыскивая старинные ткани, она отсылала их домой, своим ткачам. Кроме того, добывала, где только можно, рисунки греческих изделий и узоров и отправляла их на «Керамику Ашбрука». Бывала она и при французском дворе. Но печальная правда состояла в том, что при каждом своем успехе она с тревогой спрашивала себя: а что бы подумал об этом Джеймс?

Казалось, она таскала Джеймса за собой как молчаливого зрителя. Со временем она все больше забывала неприятные стороны их брака и вспоминала только о том, каким прекрасным другом он был и как поддерживал ее во время ее дебюта в качестве подпирающей стену «желтофиоли», безнадежно обожавшей лорда Джеффри Тревельяна.

Ее ближайшим другом теперь стал Сесил, хотя он ничуть не походил на Джеймса – ни характером, ни фигурой. Сесил значительно округлился, в особенности в том месте, где должна находиться талия. Теперь он больше заботился о палтусе в добром винном соусе, чем о высоте своего воротника, и усердно предавался своему новому увлечению. И он уже не гнался за модными излишествами (хотя именно это когда-то было для него весьма характерно). Но он не перестал вовсе следить за модой и теперь часто носил рейбернские шелка. В особенности Сесил ценил яркие шелковые галстуки – новый стиль в Париже, – так как они отвлекали внимание от его второго подбородка, недавно присоединившегося к первому.

– Это новый галстук? – спросила Тео, сидя с ним за чаем.

– Да, – ответил он и улыбнулся, отчего симпатичные морщинки разбежались от уголков его глаз. – Мой камердинер не хотел сочетать розовый галстук с фиолетовым фраком, но я привел ему ваш пример, и он сдался. Должен сказать, есть нечто поразительное в том, как охотно французы подчиняются диктату англичанки. Мне бы никогда не удалось переубедить своего камердинера без вашей поддержки.

Тео налила ему еще одну чашку чая.

– Я вам очень признательна за то, что вы не пытаетесь заставить меня предпринять какие-либо официальные действия относительно герцогства.

– Бог свидетель, я не стремлюсь получить титул, – ответил Сесил, пожав плечами. И он говорил правду. Сесил был веселым ленивцем и испытывал ужас перед обязанностями, сопряженными с управлением герцогством. – В титуле герцога мне кажется привлекательным только одно: если кто-либо из моих сотоварищей пэров убьет кого-нибудь, мы будем заседать в суде. Но ведь такое случается крайне редко, не так ли?