Филиппа Грегори - Меридон

Я подошла к окну, откинула тяжелую штору и выглянула наружу.

– Спать в доме с закрытыми окнами, никогда не выглядывая на улицу, тоже неприятно, – сказала я.

Джеймс кивнул. Он не мог чувствовать то же, что и я, но он всегда старался меня понять.

– Тогда я скажу поверенным, чтобы поторопились, – сказал он. – Если ты решилась.

– Я решилась.

Он кивнул и повернулся к двери.

– Я пожелаю тебе счастья, – сказал он. – Мы едва ли увидимся с тобой до свадьбы.

Я протянула руку, и мы обменялись рукопожатием, как добрые друзья.

– Пожелайте мне мира в душе, – сказала я. – Я не ищу счастья, но я хотела бы жить в собственном доме, не заботясь постоянно о том, что надеть и что сказать.

Он кивнул.

– Как только ты станешь леди Хейверинг, тебя нельзя будет осуждать, – сказал он. – Думаю, ты и так знала, как быть хорошим человеком, когда подъехала к дому в своей кепке и грязном жакете.

Я улыбнулась.

– Спасибо, – сказала я.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал он. – Это проценты с твоей доли в прибылях Широкого Дола за последние шестнадцать лет. Я каждый год аккуратно записывал доход и клал деньги в банк. Мне только что сообщили, каковы дивиденды, и я подумал, что будет благоразумно отвезти тебе деньги векселями – на случай, если ты вдруг захочешь ими как-нибудь распорядиться. Капитал остается в банке, но я привез тебе проценты.

Я кивнула. Джеймс вынул из кармана пухлый сверток.

– Они дают не очень высокую ставку, – извиняющимся тоном сказал он. – Но банк надежный. Я подумал, так будет лучше.

Я кивнула и открыла конверт. В нем было одиннадцать больших кусков пергамента, каждый из которых обещал подателю три тысячи фунтов.

– Я никогда в жизни не видела таких денег, – сказала я.

Голос у меня от потрясения сел до шепота.

– Не понимаю, как ты отважился их привезти!

Джеймс улыбнулся.

– Я ехал с охраной, – сказал он. – Мне нужно было перевезти в Лондон немного золота, так что я воспользовался возможностью и привез все сразу. А потом пришел сюда. Наверное, будет лучше, если я оставлю их на ночь у тебя, для сохранности, а завтра заберу и положу на твой счет.

– Да, – сказала я.

Мы вместе вышли в холл, и он надел пальто. Дворецкий отворил перед ним дверь, я смотрела, как Джеймс спускается по ступенькам крыльца.

Потом я вернулась в столовую и аккуратно свернула векселя, отнесла их к себе в комнату и заперла в правом ящике туалетного столика, где хранила деньги, драгоценности, выбранные для меня леди Кларой, и свою нитку с золотой застежкой.

Я выстрадала позволение не ездить в тот вечер ни на бал, ни с визитами, ни на ужин к Марии. Сказалась больной, предъявив в доказательство горячий лоб и воспаленное горло. Леди Клара приложила к моему лбу прохладную руку и сказала, что сегодня я могу остаться дома, но завтра должна выздороветь, потому что княгиня Катерина дает завтрак и нам удалось раздобыть приглашение. Я кивнула, позволила переодеть себя в ночную рубашку и пеньюар и удалилась в душную маленькую спальню с тарелкой супа, пирожком и фруктами.

Я пыталась читать один из романов леди Клары, но сочла его слишком трудным. Его написал человек по фамилии Филдинг, и я злилась на него за то, что названия глав вверху страницы не сообщали, что происходит в рассказе. Пользы в них не было, ведь я хотела только притвориться, что читаю книгу.

По какой-то причине я подумала о векселях из банка и решила еще раз на них взглянуть. Ключ от ящика лежал в среднем ящике столика, где я его всегда держала. Ящик легко открылся и выехал вперед. Двигался он легко, будто был совсем легким.

Он и был легким. Я утром отдала Перри большую часть своего золота, а одиннадцать свернутых векселей на три тысячи каждый исчезли.

Я очень тихо сказала: «Ой», – и немного постояла на месте, потом подтащила к столику хорошенький белый с золотом стульчик, села и уставилась в пустой ящик.

Я подумала про горничную – но она служила Хейверингам много лет, и драгоценности леди Клары стоили куда больше. Подумала про служанку из кухни, которая помогала мне довести Перри до кровати, но ей не было позволено подниматься на второй этаж. Подумала про лакеев, но они редко заходили наверх и уж точно никогда в мою спальню.

Никто не входил в мою комнату, кроме леди Клары, горничной, меня самой и Перри.

Я поняла, что это Перри, как только увидела, что ящик пуст. Я старалась уйти от осознания того, что это он.

Какое-то время я сидела очень тихо и спокойно.

Он был игроком. Я и прежде видела игроков. Не таких, как мой па, который занимался этим, чтобы добыть пропитание, и не таких, которые играют для развлечения. Для некоторых это становится пороком пострашнее пьянства. Они не могут остановиться. Думают, что им везет, и делают новые и новые ставки. Им все равно, что за игра – кости, карты, скачки, петушиные бои, собаки, барсучья травля. Их лица покрываются потом и краснеют, глаза расширяются, когда они играют. Они похожи на мужчин, которые вот-вот овладеют женщиной. На голодающих, которым показали еду. Они были истинным благословением для па, который снова и снова их одурачивал, когда они до смерти хотели выиграть.

Я боялась, что Перри из таких.

Я даже не сердилась.

Я думала, что понимаю – он не может ничего с собой поделать. Думала, что внутри я все еще нищенка, и деньги на толстых кусках бумаги никогда не казались мне по-настоящему моими. Еще я подумала, что сердце мое не влечет ни к этому браку, ни к жизни, которую я вела.

Богата я или бедна, замужняя или одинока – ее больше не было. Я не могла себя убедить, что все это имеет значение. И я очень немногого ждала от Перри.

Я знала, что он пьет. Догадывалась, что он может оказаться игроком. Если бы меня спросили, я бы предсказала, что он обворует меня, или свою матушку, или любого, кто окажется рядом и будет ему доверять.

Но что-то нужно было делать. Мне нужно было увидеться с Перри, сообщить мистеру Фортескью, сказать леди Кларе.

Я вздохнула. Горло у меня не стало болеть меньше, голова раскалывалась от усталости. Я подошла к кровати и подумала, что прилягу ненадолго, отдохну, подожду, когда вернется Перри, и поговорю с ним.

Наверное, я задремала, потому что очнулась я, когда часы пробили три, и некоторое время спустя услышала спотыкающиеся шаги и шум падения на покрытой ковром лестнице. Я подняла голову, но не шевельнулась. Потом я увидела в свете камина, как очень медленно повернулась дверная ручка.

В комнату, шатаясь, вошел Перегрин.

Я лежала тихо и не произнесла ни слова. Из-под ресниц я наблюдала за ним. Он шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.

– Тс-с-с, – сказал он самому себе и захихикал.

Я лежала молча, ожидая, что за этим последует: пьяное раскаяние, бурные объяснения, слезы, обещание исправиться?