Катажина Михаляк - Земляничный год

Она злорадно и с угрозой улыбнулась, хотя злодей и не мог этого видеть.

Бесшумно отворив дверь в кухню, она скользнула внутрь, нашла топор, схватила его и так же тихо, как индийский воин, стала подкрадываться к врагу. Но поскользнулась на собачьей миске.

Грохот был такой, что и мертвый бы проснулся в своем гробу, не то что взломщик.

Но… ничего не произошло.

Свет в комнате продолжал спокойно гореть, собаки молчали – наверняка, их связали и кляпы им в рот вставили! А вор…

Вор как раз открыл входную дверь, вынес на крыльцо коврик и начал его энергично вытряхивать.

У Эвы все выпало из ослабевших рук – и фонарь, и топор.

– Бабушка! – крикнула она с облегчением и со злостью одновременно. – Что ты тут делаешь?!

Старушка улыбнулась при виде своей встрепанной внучки.

– Порядок навожу, – ответила она, как будто все это было самым нормальным и естественным на свете.

Впрочем, так оно и было.

– Ты меня напугала! Я думала, что кто-то вломился в мой дом, поймал собак и…

– Я хотела предупредить, но у тебя телефон выключен. Давай заходи в дом. Я чай поставила. И булочек с изюмом напекла. Тебе порезать парочку и намазать маслицем, как ты любишь?

Вот так как-то, легко и совершенно естественным образом, баба Зося появилась в Земляничном доме.

Впервые со времен детства в доме бабушки Эва почувствовала себя в безопасности. И, ощущая невыразимую любовь и теплую заботу кого-то, кого любила сильнее всех на свете, она медленно-медленно начала оттаивать и расцветать, хотя до весны было еще очень далеко.

Она начала есть. Цвет лица ее изменился и стал свежим и нежным, а глаза заблестели. Волосы, ломкие и тусклые, больше не нуждались в каких-то дорогущих чудо-средствах, шампунях «сто-двадцать-восемь-в-одном», состоящих из кучи непонятных полимеров и витаминов, – теперь, как в старые времена, им хватало для блеска и силы того, что Эва, не торопясь, съедала в обществе бабушки, не на бегу: обед из двух блюд плюс салат из сырых овощей и компот из сухофруктов, который Эва очень любила, а еще стакан молока с медом и маслом на ночь – этот запах всегда возвращал ее во времена безоблачного детства на улице Кошиковой.

Она начала хорошо спать. В мягкой и приятно пахнущей постели, потому что бабуля не признавала никаких там новомодных добавок и прочей «блажи», которые хоть и удобны, но делают белье жестким и неприятным для прикосновений, а какая же постель без картофельного крахмала и чтобы потом обязательно как следует отгладить утюгом… Поэтому Эвино белье с добавлением синтетики безжалостно было отправлено на чердак радовать моль, когда та очнется от зимней спячки, а этажом ниже Эва засыпала на белоснежной, мягонькой, обшитой кружевом подушке, под таким же одеялком, которые бабуля привезла из дома.

Эва начала гулять. Если раньше она проводила все выходные и свободные от работы дни, закутавшись в плед и то и дело засыпая над книжкой, – теперь они с бабушкой и мохнатыми бандитами ходили по заснеженному лесу. Сначала за компанию, потому что старушка одна боялась, а потом – из удовольствия. Собаки, которые сразу полюбили новую жительницу Земляничного дома, были теперь в два раза счастливее.

– Ты не спрашиваешь, чего это я тут у тебя вообще делаю, – заметила баба Зося во время одной из таких прогулок.

– Я спросила! И ты ответила, что наводишь порядок – и это было совершенно логично и к тому же правда.

– Ну да… – засмеялась старушка, но тут же посерьезнела: – Ромуальд, – она имела в виду отчима Эвы, – все твердил, что ему надоело кормить дармоедку, то есть меня…

– Он так говорил?! – Эва остановилась посреди тропинки, прижав руки к груди.

– Именно так.

– Ах мерзавец! Ведь ты же отдавала ему всю свою пенсию!

– Отдавала. Просто понимаешь… я тут захворала немножко – сердце прихватило, и на лекарства уходили почти все мои скромные доходы, поэтому Ромуальду-то уже ничего почти и не перепадало от меня…

– Но он обязан тебя содержать!

– Нет, не обязан, Эвушка, и ты прекрасно об этом знаешь. Это чужой человек…

– Но это муж твоей дочери! Твой зять!

– Он мою дочь женой не признает, а уж что касается меня – так тем более я ему никто.

– И отлично!

– Что отлично? – забеспокоилась баба Зося. – Отлично, что зависим мы от его милостыни?

– Нет! – Эва засмеялась, хотя ей было не до смеха. – Отлично, что он так сказал, негодяй такой, потому что из-за этого ты приехала ко мне сюда и тут уже и останешься, правда ведь, бабуля? – Девушка умоляюще смотрела в голубые глаза бабушки, от волнения полные слез.

– Да останусь, внученька, останусь, потому что куда уж я денусь? На Кошикову я не вернусь, потому что содержать шестьдесят метров жилплощади никак не смогу. А началось-то ведь все с того, что я не захотела отписать квартиру его сыну. А я, если бы у меня были хоть какие-то средства на ремонт, уж скорее собственной дочке ее отписала, чтобы ей не приходилось приживалкой-то у собственного мужа ходить.

У Эвы в голове забрезжила идея.

У нее были деньги Анджея за книгу, отложенные на черный день…

– Маме тоже не по карману содержать ту квартиру, – осторожно начала она.

– Э, ты недооцениваешь собственную мать! – баба Зося погрозила ей пальцем. – У твоей мамы никогда в жизни не было ничего своего. Если бы она получила Кошикову, которую любит так же, как ты, – уж она бы смогла привести эти руины в порядок. Там сейчас в общем-то почти можно жить, нужно только потолок отремонтировать, убрать грибок в комнатах и кухне, сменить внутри все, отреставрировать паркет, ванну заменить – и дом был бы таким же красивым, как раньше.

Эва с ностальгией вспомнила трехкомнатную квартиру на Кошиковой, в которой проживало несколько поколений ее предков. После войны дом был национализирован, туда поселили жильцов, которые мало заботились о дубовом паркете или о резной мебели.

Баба Зося и мама с маленькой Эвой занимали комнату с южной стороны. Небольшую, но очень солнечную. Светло, тепло, запахи с общей кухни и птичий гвалт за окном – таким было короткое, но очень счастливое детство Эвы.

А потом настало время Ромуальда Л. Мрачное время для маленькой девочки и ее матери. А когда пришла свобода и жильцов выселили, старушка была уже не в состоянии содержать квартиру на свою скромную пенсию учительницы, поэтому в конце концов с болью в сердце закрыла Кошикову на четыре оборота ключа, чтобы стать приживалкой у зятя. И тогда для нее тоже наступило темное время, которое продолжалось бы до конца ее жизни, если бы не… маленький беленький домик. Земляничный домик. И любимая внучка.

– Слушай, бабуля, а если бы квартира стала пригодна для жилья… если бы ты ее переписала на маму… как бы она жила? Ведь до сих пор ее содержал Ромуальд. Или мама могла бы сама работать?