Сара Маклейн - Невеста желает знать

«Она выглядит так, как ты – при мысли о браке с Каслтоном».

Пиппе не следовало спрашивать, но она не могла сдержаться.

– Вы выходите за него?

Черные локоны закивали.

– Вот как, – выдавила Пиппа, не в силах найти другое слово. – Вот как…

Кросс не смотрел на нее, когда заговорил. Голос звучал так тихо, что она не расслышала бы, если бы не следила за его губами… теми губами, которые изменили все. За мужчиной, который изменил все.

– Пиппа…

«Женитьба не для меня».

Еще одна ложь. Одна из скольких?

Боль, прострелившая ее, была почти невыносимой. Грудь стеснило так, что она не могла дышать. Он женится на другой.

И это ранило.

Пиппа подняла руку, потерла то место, где гнездилась боль, словно прикосновением могла ее стереть. Но, глядя на человека, которого любила, стоявшего в обществе будущей жены, поняла, что боль так легко не уймется.

Всю свою жизнь она слышала о любви. Смеялась над любовью. Считала ее глупой метафорой. Человеческое сердце сделано не из фарфора. Оно сделано из плоти и крови и выносливой, удивительной мышцы.

Но здесь, в этой комнате, окруженная смеющимися, веселящимися аристократами, она узнала об анатомии больше.

Похоже, существует такая вещь, как разбитое сердце.

Научный дневник леди Филиппы Марбери

Человеческое сердце весит в среднем одиннадцать унций и бьется приблизительно со скоростью тысяча ударов в день. В Древней Греции была широко распространена теория о том, что, как самая сильная и жизненно важная часть тела, сердце в некоторых случаях играет роль мозга: собирает информацию от других органов через кровеносную систему. Аристотель включил мысли и эмоции в свою гипотезу, касающуюся вышеуказанной информации, – факт, который современная наука находит весьма странным в свете понимания основных принципов анатомии.

Есть сведения о том, что еще долго после того, как человека посчитали мертвым, а ум и душа выходят из оболочки, сердце может продолжать биться. Может ли оно при этом и чувствовать? А если так, чувствует ли оно больше или меньше боли, чем сейчас ощущает мое?

31 марта 1831 года.

За пять дней до свадьбы

В эту ночь Пиппа не спала.

Лежала в постели и смотрела вверх, на игру лунного света в розовом атласе балдахина. К ее боку прижималась теплая, надежная Тротула.

Как же получилось, что она так неверно судила о Кроссе, себе, их отношениях, и почему никогда не замечала этот ненавистный розовый атлас?

Эту ужасную женственную штуку – сплошные эмоции.

Одинокая слеза сползла по виску и упала в ухо – какое неприятное ощущение.

Она шмыгнула носом. В эмоциях нет ничего продуктивного.

Пиппа глубоко вздохнула.

«Кросс женится на другой».

Она любит его, а он женится на другой.

Она тоже выходит замуж за другого…

Но по какой-то причине именно его женитьба разительно меняла все. Означала больше. Представляла собой больше.

Ранила больше.

Дурацкий розовый атлас. Дурацкие балдахины. Абсолютно бесполезные.

Тротула подняла голову, когда по виску скатилась еще одна слеза. Розовый язык собаки последовал за проложенной слезой дорожкой, и собачье сочувствие вызвало бурю соленых слез. Пиппа всхлипывала, икала и никак не могла остановиться.

Пиппа повернулась на бок, слезы застилали глаза, и серебряная маска, лежавшая на ночном столике, расплывалась. Ей не стоило принимать приглашение в клуб. Не следовало верить, что за все это не придется платить, что все это сойдет ей с рук.

Пиппа смотрела на пламя свечи, почти не колеблющееся и продолжавшее стоять в глазах, даже когда она зажмурилась.

Пиппа глубоко вздохнула, жалея, что боль в груди никак не унимается. Жалея, что мысли о нем никак не исчезают. Жалея, что не приходит сон.

Жалея, что не может вернуться в то утро, восемь дней назад, когда решила прийти к нему…

Как могла одна неделя все изменить?

Что же она наделала?

В душе бушевала мучительная тоска.

Пиппа сама не знала, сколько проплакала. Может быть, две минуты. Может, семь. Может, час.

Достаточно долго, чтобы пожалеть себя. Недостаточно долго, чтобы почувствовать себя лучше.

Когда она открыла глаза, свеча по-прежнему горела невыносимо ярко. И тут пламя поколебалось от неожиданного сквозняка.

Сквозняк сопровождался громким «тяф». Пиппа соскочила с кровати. Хвост Тротулы бешено вилял, когда Пиппа бросилась к дверям, ведущим на узкий балкон, примыкающий к спальне. Еще недавно закрытые двери открылись. В проеме стоял человек, которого любила Пиппа. Высокий, серьезный, трогательно растрепанный.

Глубоко вздохнув, он провел ладонями по густым рыжим волосам. Откинул их с лица.

Кросс был невероятно красив: высокие скулы, длинный прямой нос, серые глаза… она в жизни не хотела кого-то так сильно, как хотела его. Он обещал научить ее всему о соблазне и желании и преуспел в этом. Сердце Пиппы колотилось при одном взгляде на него, от звуков тяжелого дыхания. И все же… она не знала, что будет дальше.

– Ты прекрасна, – сказал Кросс.

Что будет дальше? Все, что он захочет.

Тротула поднялась на задние лапы и поставила на него передние, дрожа от возбуждения. Он поймал собаку сильными руками, удерживая в таком положении и отдавая ей всю ласку, на которую она рассчитывала. Почесал шейку, и спаниелька мгновенно растаяла. Заскулила и прижалась к нему, сгорая от любви.

Впервые в жизни Пиппа пожалела о присутствии собаки:

– Ну какой из нее защитник?

Кросс замер, и все трое долго молчали.

– Вы просите защиты у меня?

«Да».

– Тротула, довольно! – прикрикнула Пиппа вместо ответа.

Псина вернулась, но не отвела от своей новой любви печального задушевного взгляда.

– Похоже, ты ей нравишься, – пояснила Пиппа, в душе оправдывая предательницу.

– У меня особый талант обращения с дамами, – сказал Кросс теплым голосом, который она одновременно любила и ненавидела. Перед ней всплыло видение Салли Тассер. И проститутки за карточным столом в тот вечер. И хорошенькой дочери Найта.

Она спустила ноги с кровати.

– Я видела.

Он вскинул голову, но Пиппа сменила тему:

– Эта комната на третьем этаже.

Другой мужчина поколебался бы. Не понял бы сразу.

– Я бы поднялся и выше, чтобы видеть тебя. Я должен был видеть тебя.

Боль вернулась.

– Ты мог бы упасть. Покалечиться.

– Лучше это, чем ранить тебя.

Пиппа глянула на руки, сложенные на белом полотне сорочки, и прошептала:

– Ты однажды сказал мне, что если Каслтон причинит мне боль, значит, делал это неправильно.

– Да…

Она взглянула ему в глаза:

– Ты делаешь это неправильно.

Кросс мгновенно оказался рядом, на коленях, и взял за руки, посылая сквозь нее реки возбуждения, жара и восторга. Пиппа знала, что нужно оттолкнуть его, выбросить из окна, вернуть туда, откуда он пришел. И пропади пропадом три этажа!