Мередит Дьюран - Обмани меня дважды

Скрип открываемой двери заставил Оливию отскочить назад.

– Подъезжаем к станции! – кислым тоном сообщил кондуктор. Осуждение в его голосе – должно быть, он видел, как они целовались, – подумалось ей, было подходящим приветствием по поводу возвращения в родной дом.

Этим утром спящая в первых лучах солнца Оливия Холлидей казалась не старше шестнадцати лет, и Аластер встал с кровати, испытывая чувство отвращения к себе. Он погубил ее. Девушка, умудрявшаяся идти по жизни вперед, не пасуя перед тысячью опасностей, которые подстерегают женщин… Он погубил ее, и не собирается ее спасать.

«И что?» – спросил себя Марвик, идя пешком к своему особняку. В конце концов это составляющая понятия «негодяй». Злодейство – это не просто пылающее торжество по поводу причинения заслуженной боли – это еще и тайная радость по поводу совершения несправедливости. Негодяю попросту все равно. А вот его жертве – нет.

Но, похоже, эта жертва не знает о том, что согрешила. В самом деле, складывалось такое впечатление, что она сделана из какого-то нового вещества, невероятно и неестественно эластичного, жизнерадостного, приготовленного на химической основе, вопреки законам природы. Когда он вернулся в квартиру, она приветствовала его слишком радостно для погубленной женщины. Она, не краснея, посмотрела ему в глаза, а теперь еще и донимает его разговорами о том, почему он этого не сделал. Ничто из того, что он сделал с нею прошлой ночью, не повредило ее сверхъестественному самообладанию, на которое она не имеет права. Незаконнорожденная дочь, служанка, девушка, которая меняет имена так же просто, как шляпки.

Он не мог ставить ей какие-то условия. Даже теперь, когда поезд со стоном затормозил, она сидела, глядя на него вызывающе. Как ей это удается? Марвик понимал источник собственной уверенности: его щитом была власть. Войдя в свой клуб впервые после перерыва, герцог почувствовал ее абсолютную силу с такой же очевидностью, с какой чувствовал кинжал у себя в кармане. Но Оливия, не имеющая ничего, шла по жизни, подняв голову так же высоко, как он, и, кажется, ничто не может заставить ее испытать чувство стыда. Как такое возможно?

Аластер понимал, почему хочет эту женщину. Как инженер, мечтающий о каких-то новых механизмах и приспособлениях, он хотел раздеть ее, разобрать на части, изучить каждую из них и сделать ее секреты своими секретами.

Но разве он не сделал это прошлой ночью? И все же он ни на йоту не приблизился к тому, чтобы понять Оливию. Кажется, все, чего он добился, – это еще более глубокое осознание того, что он, черт возьми, был зачарован ею.

Эта зачарованность ослабляла его. И рождала непреодолимое влечение к ней, слишком напоминающее о вещах, с которыми герцог покончил: обязательства, долг, идеалы…

Она – незаконнорожденный ребенок и лгунья, он ей ничего не должен.

Ну да, он сидит тут, молча, даже не пытаясь избавить ее от смущения. Правда, она этого и требовала. Что ей от него нужно? Может, денег? Или чего-то еще?

Деньгами ему пришлось воспользоваться, когда они сошли с поезда на станции. Для получасовой поездки в деревню им вполне подошел бы кеб, но единственным, что они могли нанять, оказалась одноконная карета, в которой пахло затхлостью, весьма напоминавшей Ньюгейт. Как только они свернули на дорогу, Марвик понял, что экипажу необходимо поменять рессоры – развалюха громыхала и раскачивалась, как детские качели.

Он запретил себе смотреть на Оливию. Но, конечно же, смотрел. Когда карета переезжала первый мост под древней каменной аркой, которая совершенно нелепо возвышалась над тонким ручейком, Аластер не сводил с нее глаз и заметил, что выражение лица Оливии слегка изменилось. Ее губы сжались. Она побледнела.

На что она смотрела? Сам Марвик увидел вдали только ветряную мельницу, стоящую на травянистом взгорье, а ближе, когда они подъехали к другой стороне моста, – разваливающуюся каменную церковь, веками разъедаемую солеными ветрами. Колеса загромыхали по каменной мостовой, и вся карета завибрировала.

– Теперь уже недалеко, – сказала Оливия, повышая голос. – Надо свернуть на втором повороте, за аптекой.

Деревня оказалась предсказуемо и утомительно живописной; магазинчики эпохи Тюдоров смешивались здесь с белеными домиками, прячущимися за частоколами, за которыми весной зацветут розы. Казалось, на улице нет ни души.

Оливии удавалось абсолютно безучастно смотреть на открывающиеся их взорам виды. Лишь мрачное выражение лица выдавало ее. Это когда же она оставалась такой невозмутимой, если только не старалась напустить на себя равнодушие?

– Все осталось таким же, как вы помните? – спросил Аластер.

– Конечно, – бесцветным голосом произнесла она. – В таких местах, как это, ничего никогда не меняется.

– Так вы недовольны тем, что вернулись сюда?

Оливия пожала плечами.

Герцог ощутил странный порыв гнева. Вечно она дразнит его, провоцирует, спрашивает о том, чего не имеет права знать. «Вы любили свою жену? Разве вы не вернетесь к общественной жизни?» При этом своих секретов она ему не раскрывала. Она вынуждала его вытягивать их из нее, заставляла строить догадки, блуждать в темноте.

– Вы здесь выросли, – промолвил он. – У вас остались тут друзья?

Услыхав этот вопрос, Оливия наградила его каким-то странным взглядом.

– У дочери падшей женщины? – По ее лицу пробежала легкая улыбка. – Этот уголок мира очень серьезно воспринимает добродетель. Остановитесь здесь! – сказала она, наклоняясь вперед. – Вот этот дом.

Атмосфера в маленькой гостиной с полом из падуба показалась Аластеру очень знакомой. После того, как его представили, и им подали чай, он попытался понять, в чем дело.

Их хозяйка, миссис Хотчкисс, была вдовой человека, который сдавал дом матери Оливии. Стройная, нервная, элегантно седеющая, она то и дело забывала, как обращаться к Аластеру, и называла его то «ваша светлость», то «ваше сиятельство».

Ее приятельница, миссис Дейл, находившаяся в доме в момент их приезда, даже не пыталась вмешаться в разговор. Ее внимание было сосредоточено на пуговице на манжете, которую она поминутно дергала со скептическим выражением лица, словно проверяла мастерство портнихи, которую надеялась уволить. А каждое ошибочное обращение миссис Хотчкисс к герцогу встречала громким выразительным фырканьем.

Миссис Хотчкисс безумолчно болтала о судьбах и финансовом состоянии разных жителей деревни, которых Оливия, по ее мнению, должна была знать. Похоже, те были склонны к ранним смертям, финансовым крахам и несчастным случаям, к которым их приводили лестницы, лошади и колодцы. Когда терпение Аластера было уже на исходе, миссис Хотчкисс воскликнула: