Кристина Брук - Без ума от графа

Гриффин недовольно засопел:

– Если вы стыдитесь появляться со мной на людях…

– Что за вздор! – отрезал Лидгейт. – Будь это так, я отправил бы вместе с вами Дирлава, а сам остался бы дома. Не стоит выглядеть увальнем больше, чем вы есть на самом деле.

Как ни странно, но от оскорбительного выпада в свой адрес настроение у Гриффина улучшилось. Ухмыльнувшись, он вошел в магазин следом за Лидгейтом.

Но вскоре настроение у него снова испортилось. К его удивлению и недовольству, выяснилось, что нельзя выбрать одежду в одном магазине и покончить со всей этой канителью. По мнению Лидгейта, с которым был согласен достойный Дирлав, лучшие брюки шил Майер, наиболее элегантные жилетки – Уэстон, лучшая обувь была у Хоби, а самые модные шляпы – у Локка.

Только в одном разошлись во мнениях два знатока моды. Предметом спора стал сюртук, самый важный предмет туалета.

Дирлав отстаивал свою точку зрения весьма рассудительно, без всякой горячности.

– Милорд, по-моему, лучше всего обратиться к Швейцеру и Дэвидсону.

– Нет-нет. Нам нужен Штульц, и только он, – запротестовал Лидгейт, указывая на Гриффина. – Взгляните, какие широкие плечи у лорда Трегарта, а Штульц как раз шьет мундиры для военных.

– Если позволите, сэр, то я с вами не соглашусь, – вежливо возразил лакей. – Военный покрой предназначен для того, чтобы придать фигуре больше внушительности. Нам же нужна элегантность, а это качество, как хорошо известно вашей светлости, прежде всего складывается из пропорций. Мистер Швейцер, вы должны согласиться, мастер пропорций, когда речь заходит о покрое сюртуков.

Дирлав принялся объяснять Гриффину неоклассические принципы пошива одежды, которыми вышеуказанный портной владел в совершенстве.

Заметив, что господин слушает его полуоткрыв от удивления рот, Дирлав остановился и, разведя руки в стороны, вежливо улыбнулся.

– Милорд, вам незачем вдаваться в подобные тонкости. Просто доверьтесь мистеру Швейцеру, его высокому искусству портного.

К удивлению Гриффина, Лидгейт согласился с приведенными доводами.

– Знаете, Дирлав, полагаю, вы правы.

– Я счастлив, милорд.

– Ладно, пусть будет Швейцер. – И виконт направился в другую сторону – на Корк-стрит.

Гриффин закатил глаза, пожал плечами и последовал за ним.

Больше половины недели ушло на посещение фешенебельных магазинов и портных, примерки, подбор необходимых аксессуаров – всего того, что должно было входить в гардероб джентльмена. Гриффин безропотно выполнял все, что от него требовалось. Без всякого преувеличения он исходил весь город вместе с Лидгейтом и Дирлавом в поисках самых модных и изысканных вещей, которым мог позавидовать любой лондонский щеголь.

Лидгейт заставлял его принимать участие в выборе всех вещей вплоть до запонок и заколок для галстука, интересуясь его мнением и поминутно спрашивая, нравится это ему или нет. Ошеломленный, мало в чем разбиравшийся, Гриффин тем не менее покорно выполнял все, что от него требовалось. Неким утешением для него служила мысль, что наличие прекрасного гардероба пригодится еще раз, когда придется вывозить Джекс в свет. Собираясь одним ударом убить двух зайцев, он старался как можно добросовестнее относиться к подобным занятиям.

Впрочем, он оставил за собой право ворчать.

Однажды, после невыносимо скучного похода по магазинам и утомительного подбора тканей самых разных цветов и оттенков для жилетов, Лидгейт согласился, что пора сделать перерыв. Их светлости отослали домой Дирлава в карете вместе с многочисленными пакетами и коробками, а сами решили пройтись пешком. У Лидгейта, кроме того, было небольшое дельце, и чтобы выполнить его, надо было зайти на Беркли-сквер.

– Почему бы вам не заглянуть к «Гантеру»? Превосход-ный освежающий пунш – вот чем вас могут там угостить, – обратился Лидгейт к своему спутнику. – А я скоро вернусь.

Гриффин не стал задавать лишних вопросов, судя по всему, Лидгейт явно избегал вдаваться в детали – целью его отлучки была женщина. Гриффин не спеша направился к кондитерской, где на вывеске был изображен заморский фрукт ананас.

Днем уже было жарко, а он изрядно намотался за полдня. Его измеряли, щупали, поворачивали из стороны в сторону, так что уже просто зудели руки врезать какому-нибудь портному, если тому вздумается опять пощупать его мышцы. Они обсуждали его телосложение с таким знанием дела, с таким увлечением, как будто перед ними стоял не человек, а племенной бык.

«Восхищение» – вот то единственное слово, которым можно было бы описать отношение к нему мистера Швейцера. Портной даже сравнил Гриффина с известным боксером по прозвищу Джентльмен Джексон, фигуру которого использовали как образец для бесчисленных портретов лондонских аристократов.

Портные, разумеется, умеют лить дифирамбы, и это вполне естественно: если хочешь выручить больше денег, надо польстить аристократам.

Да, денек выдался не из легких, так что мысль о холодном пунше казалась весьма соблазнительной.

На улице возле кондитерской «У Гантера» было шумно и людно. Большинство знатных клиентов предпочитали наслаждаться прохладительными напитками не в стенах кондитерской, а прямо в своих экипажах, которые прятались в тени старых раскидистых деревьев, росших вокруг Беркли-сквер. Суетливые официанты сновали между стоявшими, подъезжавшими или уезжавшими экипажами, выполняя заказы клиентов.

Вдруг в одном из изящных ландо Гриффин увидел Розамунду.

Сердце у него взволнованно забилось. После той памятной встречи в доме ее матери он почти не виделся с ней. Все эти дни он проводил в магазинах и у портных, а вечерами застать Розамунду дома было невозможно – она кружилась в вихре светской жизни.

Она сидела спиной к нему, повернувшись в профиль, и о чем-то беседовала с одной из своих спутниц. В ландо, кроме Розамунды, сидели леди Сесили и мисс Тиббс, компаньонка.

А рядом с ландо стоял военный в красном мундире.

Леди Сесили, видимо, закончила какой-то забавный рассказ и выразительно закатила глаза. Офицер разразился смехом, и у него от этого затряслись плечи.

Этим офицером мог быть кто угодно, однако Гриффин почти не сомневался в том, кто он. Он держался непринужденно, фамильярно склоняясь к уху Розамунды, что-то нашептывая ей. Иногда его рука как бы случайно касалась ее руки, когда он опирался на край открытого экипажа.

Лодердейл, и никто иной.

Негодование от осознания того, что его дурачат, охватило Гриффина. Пока он часами как болван бегал по магазинам с единственной целью – угодить Розамунде, она кокетничала и строила глазки своему бесценному ухажеру.

Вспыхнувший гнев овладел им, застил глаза, мешал дышать и ясно соображать. К черту все ее условия, светские вечера, прогулки в парке! Зачем надо что-то ей доказывать, в самом деле, зачем?