Кристофер Гортнер - Тайна Тюдоров

– Почту за великую честь, ваше величество, – произнес я, натянуто улыбаясь.

Какое счастье, что в гостиной царил полумрак.

– С вашего позволения, могу ли я теперь удалиться?

– Разумеется. – Она протянула мне руку для поцелуя. – Полагаю, те, кто заплатил тебе, ожидают ответа. Приходи завтра. Тогда будет видно, смогу ли я составить его.

– Ваше величество. – Я припал губами к сухой руке, унизанной кольцами.

Рочестер отвел меня в четырехугольный двор, где стояла лохань. Я разделся и, тщательно прикрывая родимое пятно, помылся мутноватой водой. Затем, поднявшись по лестнице, я оказался в комнате с остывшей едой и постелью. Аппетита не было – да и появится ли он теперь? Тем не менее я заставил себя поесть досыта. Организм, в конце концов, не виноват в моем душевном смятении.

Поев, я уселся на соломенный тюфяк и вытащил свою драгоценность. Вещица сияла на ладони, точно звезда. Удивительно, как я мог перепутать? Я потрогал кончиком пальца выпуклые прожилки, словно они были живые. Он проделал столь долгий путь через Ла-Манш, из Франции. Его так бережно хранили в течение целой жизни. Я покосился на свой собственный знак розы – знак, который некогда носила моя мать.

«Об этом знали только близкие Марии».

«…После похорон Чарльза Саффолка… ко мне явился его оруженосец».

Довольно, нужно поспать. Я спрятал свою драгоценность за подкладку плаща и нырнул под грубое одеяло. Засыпая, я подумал: вот, наверное, удивится Кейт, когда узнает, что это не лепесток, а лист.

Мне снилось что-то хорошее. Открыв глаза, я обнаружил, что наступила ночь. В открытом окне вспыхивал и гас свет. Снаружи пели хором – от этого я и проснулся. Затем я понял, что в комнате есть кто-то еще.

– Барнаби? Ты?

– Ну да. Ты не против, я надеюсь? Я вошел, пока ты спал.

Он стоял, скрестив руки на груди, и осматривался, а потом, не глядя на меня, неожиданно спросил:

– А как твой должок? Удалось вернуть?

– Удалось. Твой лук в полной сохранности.

Я помолчал и спросил:

– А где Перегрин?

– Спит как младенец. Он сначала ест за троих, а потом дрыхнет без задних ног. Посмотри-ка лучше на это.

Натянув штаны, я босиком прошлепал к окну. Темно-синее небо простерлось над замком. Во внутреннем дворе установили самодельный алтарь, покрытый линялой тканью малинового цвета, с потертыми изображениями распятий. Перед ним человек в белой мантии держал в руках чашу. Вокруг алтаря горели воткнутые в песок восковые свечи. Мужчины и женщины стояли на коленях в благоговейном молчании. Пылкое пламя бросало отблески на обращенные к небу лица. Через открытое окно до нас долетал запах ладана. Стоявшие на ящиках дети звонкими голосами выводили припев красивого гимна.

Я заметил Марию: она сидела в кресле, перебирая гранатовые четки. Пламя свечей причудливо играло на ее украшениях, и от этого казалось, будто платье королевы запятнано кровью.

– Клянусь Богом, ей суждено победить, – пробормотал Барнаби. – Надеюсь, нам придется лишь наблюдать за папистскими ритуалами, а не участвовать в них.

В жутковатой церемонии, как ни странно, было свое очарование. Поэтому я ответил:

– А я впервые вижу старый обряд. Признаться, он кажется мне красивым.

– Для того, кто не видел, как жгут еретиков во Франции и Испании, он, может, и красивый. Но не для меня.

На окне не было ни ставен, ни штор. Барнаби, не желая больше смотреть на ненавистный ритуал, отошел в глубину комнаты. Я развернулся к нему.

– Мне все это не нравится, – говорил он, меря комнату шагами. – Я почитаю ее своей королевой, но она уже вытащила алтарь и воскурила ладан. Нас предупреждали, что так и будет. – Он поднял взгляд на меня. – Пришло сообщение, что герцог собирает армию против нее. Если он проиграет, дорога к престолу ей открыта.

– Но почему нет? – отозвался я. – В конце концов, это ее престол.

– Я знаю. Но что, если… – Он покосился на дверь и понизил голос до шепота. – Что, если мы не правы? Что, если преданность Риму окажется для нее важнее долга перед Англией? Эдуард опасался этого всерьез. Поэтому он хотел изменить порядок престолонаследия. Боялся, что она ввергнет нас в пучину суеверий и идолопоклонства. Разрушит все с таким трудом созданное его отцом и им самим.

Я обомлел:

– Постой-ка. Сидней говорил что-то в этом роде в ту ночь в спальне Эдуарда. Но, по его словам, короля вынудили подписать некую бумагу. И сегодня ее величество упомянула о сомнениях Совета в законности ее рождения. Ты, видно, знаешь что-то, чего не знаю я?

Он ответил не раздумывая:

– Все эти сомнения – не более чем отговорка. Эдуард на самом деле вовсе не считал Марию бастардом. Он верил, что все браки его отца были законными. Но в то же время Эдуард полагал, что Марии не стоит занимать престол. Лишая ее права на корону, он действовал добровольно. Но я думал, тебе это известно.

– Нет. – Мой мозг лихорадочно работал, переваривая новые детали. – Я-то был убежден, что герцог заставил Эдуарда подписать бумагу и провозгласить Джейн Грей своей наследницей. Получается, у Эдуарда были собственные планы еще до болезни?

– Конечно. Он хотел, чтобы правила Елизавета. Он хотел сам ей сказать об этом. Поэтому Нортумберленд так долго не разрешал ей повидать брата. Он боялся, что Эдуард и Елизавета сговорятся против него.

Что ж, звучало правдоподобно. Но при таком раскладе обнаруживалось еще больше недомолвок и лжи.

– А как ты об этом узнал? – тихо спросил я.

– От мастера Сесила. Как же еще? – нахмурился Барнаби. – Он отыскал меня сразу после первого приступа Эдуарда. Сказал, мол, вы с королем словно братья, ты сумеешь понять мою тревогу.

– Какую еще тревогу?

– Тревогу оттого, что герцог стремится гарантировать себе власть без оглядки на желания Эдуарда.

Он плюхнулся на одинокий табурет посреди комнаты и, задумчиво посмотрев на меня, продолжил:

– Эдуард болел в течение трех лет. Он терял вес, все время эти приступы лихорадки… Он понимал, что, скорее всего, не успеет жениться и произвести на свет наследника. По закону Мария стояла следующей в очереди к трону. Эдуард был категорически против сближения с Римом, поэтому он призвал к себе Марию с целью прощупать почву. Она отказывалась принять протестантскую веру, и Эдуард сделал вывод, что Мария не годится на роль королевы. По словам Сесила, он решил лишить ее престола в пользу Елизаветы. Он поведал о своих намерениях Сесилу и попросил его подготовить необходимые бумаги для Совета. Эдуард хотел сам выступить перед лордами. Но тут его окончательно свалила болезнь. Герцог взял на себя уход за королем. В Совете Эдуарда больше не видели.

Кажется, кусочки мозаики начинают понемногу собираться в картину.