Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

Цель Уильяма ясна: настроить короля против королевы и ее родственников. Генрих, так ценящий семью и родных, упрощает ему задачу. Например, случай с дядей Бонифасом в церкви Святого Варфоломея. Элеонорин кузен Филип был свидетелем всего безобразного инцидента и рассказал, что там произошло, но у Генриха уже было мнение на этот счет. Он, как обычно побагровев, шагал по комнате и размахивал руками. Какой скандал, сказал он. После всего, что он сделал для ее семьи. Ах, если бы он послушал Уильяма и назначил архиепископом Кентерберийским их брата Эмера (Эмера, который и читать-то не умеет!). Но вместо этого он последовал совету Элеоноры. Словно она квочка, клюющая и направляющая его.

Элеонора сидела на кровати, засунув руки в горностаевую муфту. Она сцепила их от холода, заставляя себя сохранять спокойствие.

– Архиепископ Кентерберийский – высокий пост, – говорила она. – Не думаю, что Эмер справится.

– По крайней мере, он не будет ходить и убивать монахов! – закричал тогда Генрих.

– Как и дядя Бонифас.

– В церкви Святого Варфоломея твой дядя чуть не убил субприора.

– Это все сильно преувеличено.

– Он повалил его на пол!

– После того, как субприор набросился на него с палкой. Субприор – старик. Он, вероятно, сам упал.

– Твой дядя, Элеонора, вынул меч. Монахам пришлось удержать его, а то он бы заколол беднягу.

– Мой милый дядя и мухи не обидит, – хмыкнула Элеонора. – Как ты сам хорошо знаешь, вспыльчивый характер не всегда означает склонность к жестокости.

– Уильям говорит…

– Какое мне дело, что говорит Уильям? – перебила его Элеонора, забыв о сохранении спокойствия. – Мало ли что он несет? Почему ты слушаешь этого хвастуна – выше моего разумения.

– Он мой брат, – сказал Генрих.

Впервые его лицо захлопнулось перед ней, как железные ворота. Тогда Элеонора поняла, что отношения между нею и Генрихом изменились.

Если бы она не противилась назначению Ричарда наместником в Гасконь, Генрих, возможно, так не отдалился бы от нее. Учитывая его почтение к самому понятию семьи, ее выступление против его брата могло показаться ему в некотором роде ересью. А ее противостояние двум братьям было бы сродни кощунству.

Элеонора понимает это: она тоже почитает семью. «Прежде всего Бог, потом семья, потом страна», – таково было мамино последнее напутствие на проводах дочери в Англию. Но мама понимает, что преданность не должна быть слепой. Чем лучше человек все понимает, тем искуснее борется.

Элеонора видит Генриха совершенно ясно. И Симона тоже. Она видит, как они похожи, но и как различны – словно кремень и сталь, безопасные по отдельности, но высекающие искры при столкновении. Упрямством они стоят друг друга, оба одинаково вспыльчивы, одинаково честолюбивы. Она полагала, что лучше их держать на расстоянии друг от друга. Надеялась спасти Симона, послав его за пролив. А прежде всего она думала, как обезопасить Гасконь от загребущих рук Ричарда. Все-таки пост наместника нужно было предложить ему. Он мог бы договориться с мятежниками, и это обошлось бы дешевле, чем бесконечная война Симона. И если бы он уехал, это могло облегчить жизнь Санче.

Письма сестры все сильнее беспокоят. « Он стал очень груб со мной после смерти малыша». Хотя она вскоре снова родила сына, Ричард, похоже, потерял слишком много детей, чтобы привязаться к еще одному ребенку. « Он не обращает внимания на нашего маленького Эдмунда, чем разрывает мне сердце, потому что это чудесный мальчик, хотя и был зачат по-скотски».

«Зачат по-скотски». Элеоноре следует встревожиться или рассмеяться? Робкая Санча может перепугаться от вороньего карканья. Но почему она так мертвенно побледнела, когда Элеонора отказалась вернуть Гасконь Ричарду? От Элеонориного «нет» она отшатнулась, как от кулака Ричарда. Но Ричард не драчун. Он лучше всех в Англии умеет договариваться. И еще любит женщин, как стало ясно в прошлом году при встрече с Жанной де Валлетор. Ее появление на Санчином празднике с незаконнорожденным сыном Ричарда вызвало перешептывания в зале – которые баронесса, похоже, смаковала. Очевидно, она хотела напомнить Ричарду, кто его первенец. Но он, похоже, ничего не забыл: когда баронесса вошла, он тут же насторожился, как охотничий пойнтер.

Санча не умеет соперничать. Золотистые волосы и пухлые губки не заменят искушенности – во всяком случае, для такого мужчины, как Ричард. Мама знала это, потому и блистала на Санчиной свадьбе, как невеста. Ослепленный Санчиной красотой и блеском маминого остроумия, Ричард не заметил, как невеста краснеет и заикается, как теребит скатерть, как неуверенно смеется над шутками, которые не до конца понимает. Знай он все это – наверняка бы нашел другую невесту, потому что нежное и набожное сердце мало значит для мужчины, не имеющего сердца вообще.

Ричард женился на Санче не из-за ее сердца, а из-за ее влияния на королев Англии и Франции – так он говорит. А мама рассказывает другую историю: как он заехал в их château по пути в Утремер и был сражен Санчиным совершенством. Она производила этот эффект на всех мужчин, даже на Генриха – хотя почему «даже»? Как будто король не может желать других женщин!

Из зала доносятся голоса. Элеонора вскакивает с кресла и мчится по лестнице выслушать вердикт. Джон Монселл кланяется, скрывая свои чувства. Уильям постукивает свернутым пергаментом себя по бедру, его губы сложены в обычную снисходительную гримасу. Но она ищет лицо Генриха, это любимое вытянутое лицо с отвисшим веком, которое сегодня, кажется, отвисло чуть больше обычного. Он устал. Когда он оборачивается к ней, в его глазах видно изнеможение.

– Как ваши дела? К чему вы пришли? – спрашивает Элеонора, склоняясь к его руке.

– Ты хотела спросить, как дела Симона? Мы составили… условия.

– Условия?

– Правила, моя госпожа, – вмешивается Уильям.

– Руководство, как он должен себя вести, вернувшись в Гасконь. Как ему надлежит обращаться с гасконцами, – добавляет Монселл.

– Какие правила? – Как и Генрих, Симон не терпит «руководства» от других. – Могу я их увидеть?

Она протягивает руку, но Уильям быстро убирает свиток.

– Разумные, – говорит Генрих. – Учитывая обстоятельства.

Он отводит глаза от ее недоверчивого взгляда.

– Наверное, потому вам так и хочется показать их мне.

– Моя госпожа, позвольте мне сказать, если можно: Симон де Монфор будет очень удивлен тем, что придумал наш Карл Простоватый, – говорит Уильям. Его смех – сухое кудахтанье – говорит Элеоноре все, что ей нужно знать.

Египет, 1250 год

Возраст – 29 лет

Тишина растягивается и стонет, как человек на дыбе. Маргарита ходит по балкону султанского дворца, придерживая обеими руками живот; дитя тяжело, как и ее предчувствия. Хоть бы стих этот непрестанный ветер – или принес какое-то известие.