Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– Интересно посмотреть на твои попытки. – Беатриса старается говорить легким тоном.

– Я не только попытаюсь, сестренка. Увидишь. Я недаром прожила все эти годы с Бланкой Кастильской, кое-чему научилась.

– Ты не можешь мне навредить. – В голосе Беатрисы слышна неуверенность.

– Скоро мы это выясним. – Маргарита уже уходит, но останавливается и оборачивается: – Ты еще кое-что сказала, когда рожала и схватила меня за руку, боясь умереть. Помнишь? Ты сказала, что никогда не чувствовала себя одной из нас, настоящей савойской сестрой. И никогда не почувствуешь.

Акра, 1252 год

Возраст – 31 год

Только не улыбаться! Маргарита наклоняет голову и закрывает глаза. Рядом с ней на своем троне плачет Людовик.

– Ma mère ! Господи, забери и меня тоже.

Вот бы Бог был джинном из лампы, как в сарацинской сказке, и выполнял любое желание! Она тут же гонит эту мысль: без короля во Франции не может быть и королевы.

Маргарита поворачивается, чтобы посмотреть на него, отца пятерых ее выживших детей и одного еще не рожденного, на того, ради кого она осталась в этой Богом забытой земле. Когда Людовик, стеная, падает на пол самым некоролевским образом, что-то словно щелкает внутри ее. Больше ждать нельзя.

– Помогите королю дойти до часовни, – командует она стражникам, которые бросаются отдирать Людовика от пола.

Когда они уходят, она пытается вызвать в себе скорбь. От нее будут ожидать рыданий.

Бланка Кастильская умерла, ее сердце замерло, несомненно, оттого, что ему не было применения. Во Франции нет правителя – теперь Маргарита и Людовик должны вернуться в Париж. Домой. Она думает о Лу-Лу, уже десятилетнем; когда она видела его в последний раз, ему было четыре. Воспитываться королевой-матерью – такой судьбы Маргарита не пожелала бы и чужим детям, не говоря о ее собственных. Она думает об Изабелле, своей единственной дочери. Ей теперь тринадцать, уже стала девушкой без влияния матери. «Сохрани их, Пресвятая Богородица, пока я не вернусь». Один рыцарь наблюдает за ней, явно удивляясь ее безмятежности, когда муж повержен скорбью. Королева встает и идет в часовню.

Людовик, как и ожидалось, скорчился на полу, словно защищаясь от ударов, и бьется головой о плиты, как в сарацинской языческой молитве. Конечно, такое проявление чувств неуместно; слуги уже посмеиваются над его бичеванием и струпьями на спине и груди от власяницы, которую король теперь носит постоянно. Однако после фиаско в Мансуре и потери тридцати тысяч солдат никакое наказание не будет для него слишком суровым, никакая епитимья излишне строгой. Маргарита опускается на колени рядом с ним:

– Дорогой, прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матери. – Она кладет руку ему на локоть, но он как будто не замечает. – Я знаю, как ты любил ее. Она была замечательной женщиной.

– Ты никогда так не думала. – Он выпрямляется и смотрит на жену затуманенным слезами и недосыпанием взором, так как молился всю ночь и уже много ночей. – Ты ненавидела мою мать. Признай это.

– Бланка Кастильская была прозорливой и толковой королевой. Сделала Францию той могучей державой, какая она сейчас.

– Моя мать презирала тебя. Она говорила, что ты меня недостойна.

Маргарита убирает руку:

– Я пришла утешить тебя. Но, похоже, выходит наоборот.

– Она хотела женить меня на почтительной девушке, которая нас возвысит. Ты была наследницей Прованса – во всяком случае, твои дядюшки заставили нас в это поверить.

– Насколько я помню, ты был счастлив жениться на мне, – повышает голос Маргарита.

– Я соблазнился твоей красотой, как Адам прельстился Евой. Мать предупреждала меня, говорила, что красота преходяща, что женщины толстеют от родов.

Маргарита встает, прижав руки к животу, снова отя-гощенному его отпрыском.

– Я пойду к себе, буду собирать вещи.

– «Собирать вещи»? Ты куда-то едешь?

– Я предполагала, что мы возвращаемся в Париж. Теперь некому править королевством.

– Трон может занять Альфонс. Здесь нужно доделать Божье дело.

Ее глаза наполняются слезами:

– Мы не едем домой?

Ей хочется наброситься на него и тузить кулаками, выбить из него идеи о спасении неведомо где находящихся солдат, о захвате Иерусалима без обещанных Карлом и Альфонсом войск, о самобичевании за нелепости брата Роберта, который заплатил жизнью за свою глупость.

– Я уже устал от твоих просьб вернуться домой, – хмурится Людовик. – Ты знаешь, что Бог призвал меня сюда по своему промыслу. Негоже мне бросать его, как некоторые.

– Тебя призвал сюда не Бог, а римский папа. Бог так же любит мусульман, как и христиан, или так же не любит. Похоже, ему нет дела, кто правит святым городом.

– Кощунство! – вопит Людовик. – Не много я встречал женщин таких дерзких и в то же время таких слабоумных. Надо отправить тебя во Францию.

– Возможно, я уеду прямо сейчас. Королевству нужен кто-то из нас на троне.

– Вот уж чего не желала моя мать, так этого. Правда, тебе не было дела до ее желаний. – Он снова начинает рыдать, схватившись за живот, потом опускается на пол и бьет лбом по плитам.

Маргарита, со жгучими слезами на глазах, спешит к себе, сознавая косые взгляды слуг, которые наверняка видели вспышку Людовика. У себя в покоях она отсылает Жизель и прочих фрейлин и сидит молча, размышляя о детях, стараясь вызвать в памяти их лица, их запах, как они прижимаются к матери. Однако их имена – всего лишь слова у нее на губах, а воспоминания о них – не более чем соленый вкус на языке.

В комнату входит Жуанвиль:

– Моя госпожа. – Он садится рядом на кровать и кладет руку ей на плечи.

Маргарита наконец дает волю слезам и радуется возможности прижать лицо к его груди. Он гладит ее, она вдыхает его запах и вспоминает, что возвращение домой для него означает встречу с женой и детьми в Шампани. Ее слезы высыхают.

– Почему ты плачешь, Марго? – спрашивает Жуанвиль. – Конечно же, не по королеве-матери, которую ненавидела.

Сказать правду означало бы признаться, что она никогда не хотела оставаться здесь, что, если бы спросили ее совета, уговорила бы Людовика вернуться домой вместе с Карлом, Альфонсом и всеми остальными. Она представляет, как Жан, убеждавший короля остаться, узнав ее истинные намерения, убирает руку с ее плеч.

– Я плачу не по Бланке, а по Людовику, – говорит она. – У бедняжки разрывается сердце. И по моим детям, потерявшим заботливую бабушку.

Ложь удалась. Взгляд Жуанвиля смягчается.

– Я не знал женщины со столь чистым сердцем, – говорит он. – Когда я думаю о том, как король обращается с тобой…

– Мне все равно, пока у меня есть ты.

Его поцелуй нежен, он еле касается ее губ. Она чувствует теплоту его дыхания на лице. От него пахнет солн-цем и крепким чаем. Маргарита глубоко вдыхает, и он убирает руку с ее плеч. Когда она открывает глаза, он отодвинулся от нее на кровати. Она видит в его глазах страх. Королева второй раз за этот день подавляет улыбку.